Булатный перстень - Плещеева Дарья - Страница 70

— Хочу, иди сюда! Тряпицу приготовь — кровавые сопли утирать!

Противник подбежал и встал шагах в пяти.

Ероха увидел перед собой человека невысокого и щуплого. Он был убежден, что уложить этого человека несложно — разок треснуть по голове, и тот поползет на карачках искать в грязи разлетевшиеся зубы. Лодка с веслами, считай, в кармане.

Однако Ефимка Усов, хоть ростом не выдался, прошел суровую школу. В Туле заводские рабочие уважали кулачные бои, хороший боец был в цене, мальчишки всячески им подражали, и Усов столько раз дрался, что не упомнить. Кулаками работать он умел — они у него и были, при легкокостном сложении и узком запястье, как два чайника. Опять же, возня с железом дает человеку силу — а Ефимке и ковать приходилось, и уголь в топку лопатой кидать.

Усов бился так, как умел, с ловкими приемами, пуская в ход и ноги. Неудивительно, что Ероха, растерявшийся от такой бойкости, скоро корчился на земле, держась за брюхо.

— Эй, ты жив? — спросил на всякий случай Ефимка.

— Чтоб тя… черти… — был невнятный ответ.

— Дядя, греби сюда! Вот полтина! Слышь? Полтина!

Рыболов и не шелохнулся.

— Вот старый дурень… — пробормотал Ефимка. — Ну, стало, ни тебе и не мне он не достался. Прости — зря я тебе отвесил…

Ерохино сознание затуманилось.

Перед тем как выйти в бой, он кинул саблю с кинжалом у какого-то забора, и вот сейчас проснувшаяся злоба требовала: убей супостата, ты из-за него шлюпку упустил, тебе к Ржевскому дороги больше нет, убей!

Ероха пополз к оружию.

Усов, уже изготовившийся бегом преследовать шлюпку, задержался, с подозрением глядя на Ерохины маневры. И когда Ероха, схватившись за сабельную рукоять, с трудом поднялся на одно колено, опознал в его руке оружие и присвистнул. Луна светила достаточно ярко, чтобы по бликам на металле узнать резко изогнутый клинок.

— Эй, что это у тебя? — спросил Ефимка. И на всякий случай отступил.

Ероха, с совершенно помутившимся рассудком, стоял на коленях, вооруженный турецкой саблей, и потрясал ею грозно.

— Ишь ты! — даже с восхищением произнес Усов. — Вояка! Ты что, на турецкую войну ходил, что ли? Уймись.

— Убью, — пообещал Ероха.

— Да ты сперва на ноги подымись.

— Ты… сволочь, сука… Ты все мне погубил… убью…

— Ладно, недосуг мне. Прощай, вояка.

Усов обошел Ероху по большой дуге и, выйдя к ограде набережной, стал высматривать шлюпку.

— Ушли, увезли… — бормотал Ероха. — Господи, что же я Ржевскому скажу?..

— Погоди-ка, — обратился к нему Усов. — Ты для чего хотел лодку нанять? Не за шлюпкой ли гонишься?

— Не твое собачье дело.

— Ты отвечай прямо! Не то и саблю у тебя, дурака, отниму, и вдругорядь в луже изваляю! — прикрикнул Ефимка. — Думаешь, не отниму? Да у нас в Туле этих сабель — что грязи, все парнишки махать умеют, сколько раз у пьяных отнимал…. На что тебе шлюпка?

— Пошел…

— Ну и хрен с тобой! — Ефимка побежал прочь.

Тут Ерохина планида, видать, зазевалась — в голове у подопечного наступило просветление, и он осознал ошибку.

— Стой, стой! — выкрикнул он. — А тебе шлюпка на что?

— Человека на ней злодеи увозят! — отвечал Усов, чуть замедлив бег. — А мне велено дознаться — куда! Ну тебя к бесу с твоими затеями, она уж далеко ушла…

— Да стой ты! Нерецкого?

— Нерецкого!

Тут оба драчуна встали в пень — Ероха не поднимаясь с колен, а Ефимка — чуть ли не на лету. Это состояние у них продлилось пару мгновений, после чего Ефимка запрыгал на одной ноге, стараясь сбить скорость и развернуться, Ероха же пополз к нему на коленках, как безногий солдат на паперти, спеша к богатому благодетелю.

— Нужно брать лодку, — сказал, подбежав, Усов.

— Стой тут, заговаривай ему зубы…

Больше никакой дипломатии не потребовалось.

— Дед, эй, дед! — заголосил Ефимка. — Да повернись ты хоть ко мне, потолкуем! Ты чего полтину брать не желаешь? Ну, а шестьдесят копеек возьмешь? Дед, коли не веришь, к ступенькам подгреби, я деньги покажу! Уж больно лодка с веслами нужна! Грешно тебе, дед, отказывать — тут такое дело! Слушай, дед, а за рубль свезешь?

— Рубль? — тут рыбак соблаговолил посмотреть на безумца, сулящего такие деньги за грошовую услугу. — Мало! — заявил он, поняв, что может поймать за хвост неслыханную удачу, главное — как следует поторговаться.

— Рубль с гривенником? Мало?.. Неужто полтора рубля возьмешь?

— Мало!

Ефимка готов был повышать плату хоть до тысячи, но не пришлось. Дед вдруг отчаянно заколотил веслами по воде и стал ругаться столь отчаянно, что в Туле и слов-то таких не слыхали. При этом лодчонка выделывала странные маневры. Ефимка сбежал к самой воде и, когда лодка ткнулась носом в ступеньки, выдернул оттуда горе-рыбака вместе с удочкой, как морковку из грядки.

— Дурак ты, дед. На полтину соглашаться надо было, — сказал он, усаживая возмущенного старика на ступеньки. А затем прыгнул в лодку.

— Ты что, сдурел? — возмутился Ероха. Его лицо торчало из воды возле кормы.

— Нет! Вылезай, хватай свое лопотье — и сюда. А я подержу лодку саженях в двух от берега, чтобы этот жадюга не дотянулся.

Дед понял, что стал жертвой лихих налетчиков и, как положено в таких оказиях, завопил «караул!». Как на грех, десятские, обходившие свои кварталы, оказались поблизости.

Ероха на берегу, сгребши свою амуницию в охапку, чудом увернулся от протянутых рук. В лодку он прыгал через ограждение, кинув туда сперва вещи, и чуть не опрокинул суденышко. Тут выяснилось, что грести как следует Ефимка не умеет, и полуголый Ероха, в одних мокрых портах, сам сел на весла. Сабля и кинжал остались в подзаборных кустах.

— Мы их все равно не нагоним, — сказал Ефимка. — Ты высади меня, я берегом побегу.

— Да как же! Не слышишь, что ли?

Десятские преследовали лодку, приказывая остановиться. Да кто их слушать станет…

— Тем берегом, другим. Может, соображу, куда шлюпка подалась.

— Коли не свернула в Крюков канал, то у нас есть шанс оторваться от десятских. Они по воде, аки посуху, на новую Голландию не перебегут. Похоже, к Неве курс держат.

— Что держат?

— Потом растолкую.

Возможно, в это время шло в небесах словесное прение между двумя планидами — Ефимкиной и Ерохиной. Похоже, Ефимкиной удалось одержать верх. Увидев еще двух безумцев на берегу, коим не спалось в летнюю ночь под теплым боком жены, а непременно нужно было сидеть в неподвижности, таращась на поплавок, Усов спросил их о шестивесельной шлюпке. Шлюпку они заметили и указали ее путь.

Понемногу, от рыболова к рыболову, приятели выяснили, что шлюпка, уже не слишком поспешая, подалась к Неве, дальше — вдоль берега Васильевского острова, к Гавани, а у Гавани, пересекши реку, Ефимка с Ерохой увидели на причалах еще рыбаков, из которых один приметил шлюпку и сообщил, что на ней подняли парус.

— Не догоним, — затосковал Ефимка. — Ох, не догоним, упустили…

— Да ты и впрямь не здешний, — заметил Ероха. — Тут в любое время ходят ялы и баркасы к Кронштадту и обратно. И транспорты ходят, и баржи. Может, с кем сговоримся. Окликать надобно!

Они уже успели, понятно, представиться друг дружке, хоть и без поклонов. Ефимке ничего не сказало имя Ржевского, которым щегольнул Ероха, да и личность Нерецкого была ему любопытна лишь потому, что за Нерецким охотился Майков, а Майков вызвал сильные и очень нехорошие подозрения «крестненького», да и самого Ефимки. Ероха же удивился, узнав, что в эту историю впутался добрейший увалень Новиков, а что до Михайлова — сие было странно, но вполне соответствовало михайловскому нраву. Ероха знал, что в этом флотском офицере сидит тщательно скрываемая готовность преспокойно, без суеты, ввязаться в головоломное приключение, он ее нюхом чуял, поскольку и сам был таков.

Больше всего удивило Ероху участие в похищении Майкова. Он, зная Майкова как человека достойного, исполнительного, не склонного к баловству, полагал, что этот офицер должен исполнять свой долг на «Памяти Евстафия», а не носиться ночью по столице с сомнительными затеями.