Икар - Васкес-Фигероа Альберто - Страница 39

Он рванулся вперед по взлетной дорожке, не сводя взгляда с качающегося фонаря, и в нужный момент — ни секундой раньше и ни секундой позже (об этой его точности ходили легенды) — позволил колесам оторваться от земли, а «Тайге Мозу» — «Тигровому мотыльку» — вспорхнуть в воздух.

Он описал широкий круг, выходящий за пределы темных вод, пронесся над головой Мэри, которая, высоко подняв фонарь, помахала на прощание рукой, пролетел над редкими городскими огнями, которые в этот час еще горели, и растворился в ночи.

Теперь перед ним была лишь одна непроглядная тьма, и он взял курс на юго-юго-восток, навстречу дню. Что-то ему подсказывало, что это будет самый великий день в его жизни.

Он никогда не любил летать ночью, однако, строго говоря, сейчас была уже не ночь. Для него полет был «рассветным», и он знал, что не пройдет и часа, как слева появится солнце и зальет чудесным чистым светом один из самых чарующих и волшебных уголков планеты.

На память ему пришли слова Дика Карри:

«Тебе следовало бы знать о звездах столько же, сколько знают полинезийцы. Тогда ты никогда не заблудишься там, наверху».

«И какой мне сейчас был бы от этого прок? — мысленно рассуждал он, словно продолжая разговор с другом. — На сотни миль вокруг нет ни одного освещенного аэродрома, а ведь, по сути дела, важно знать не свое местонахождение, а где можно приземлиться».

Ясно, что под ним сейчас разверзлась черная бездна, которая исчезнет лишь с восходом, поэтому оставалось только надеяться, что самолет вдруг не выкинет какой-нибудь фортель.

Мотор урчал, как довольный кот, тахометр стоял на самой верхней точке, магнитная стрелка все время указывала на юг и лишь всего на несколько градусов восточнее, высотомер показывал, что он набирает высоту почти без усилий.

Последнее техническое достижение — искусственный горизонт — позволял удерживать горизонтальное положение, и Эйнджел вспомнил, как несколько лет назад, в героические времена, даже самому опытному летчику в темноте и в тумане удавалось удерживать самолет в таком положении не больше восьми минут, из-за отсутствия ориентира.

Изобретательный Ролан Гаррос приспособил для этого медаль, привесив ее к приборной доске на манер маятника. А некоторые немецкие пилоты, по слухам, пользовались плотницким нивелиром.

Вот из этих самых нивелиров шесть лет назад некий Элмер Сперри,[55] оставивший по себе благодарную память, и позаимствовал идею замечательных искусственных горизонтов, которые позволяют летать в условиях плохой видимости.

Зная, что до тепуев еще лететь и лететь, Король Неба чувствовал себя спокойным и поэтому решил выпить горячего кофе, благо Мэри приготовила ему термос.

Неплохо все-таки летать ночью!

Совсем неплохо!

Просторная кабина и мягкое кресло, современные инструменты и небо, усыпанное близкими звездами.

За двадцать лет положение намного изменилось в лучшую сторону.

Намного!

Однако какой ценой?

Несколько минут он вспоминал товарищей, которые разбились за все это время. Список был длинным: слишком высокую цену пришлось заплатить кровью.

Слишком много крови, боли и покалеченных тел.

И слишком много тел, исчезнувших в мгновение ока, как тело Алекса.

Но он-то, Джимми Эйнджел, все еще здесь, в строю, все время в воздухе, преодолевает любые трудности и осваивает технические достижения.

Он невольно испытал гордость.

Ему было приятно сознавать, что он был пионером такого замечательного дела. Хотелось бы еще, чтобы его имя стояло в одном ряду с именами тех, кто внес весомый вклад в развитие авиации, как незабвенный Ролан Гаррос, в честь которого недавно стали проводить знаменитый спортивный турнир.

С правого борта замаячил одинокий огонек.

Он спросил себя, кто это мог развести костер посреди пустынной гвианской равнины.

Вероятно, какой-нибудь золотоискатель, ранняя пташка, или, может, туземец, надеющийся отогнать ягуаров.

Кто бы это ни был, на душе стало теплее: значит, он не остался один во всем мире.

Кто-то внизу, наверное, слышит далекий рокот мотора и, возможно, точно так же радуется тому, что он не один во всем мире.

«Что он сейчас себе представляет? — размышлял Джимми Эйнджел. — Какая мысль приходит в голову старателю или дикарю при звуке мотора, который приближается, проносится над его головой и исчезает во тьме в направлении дикой и безлюдной области?»

И что подумают все обитатели тех отдаленных мест, которые никогда не слышали о существовании летающих машин тяжелее воздуха, когда увидят, как те появятся со стороны горизонта, чтобы скрыться из виду в противоположном направлении?

Наверняка решат, что это пришельцы из далеких галактик.

В их душах навсегда поселится беспокойство, и они будут все время прислушиваться и вглядываться в небо, боясь и желая возвращения металлического чудовища.

Испокон веков человек передвигался по земле и вдруг на тебе — полетел! Это целый переворот в сознании, и Джимми Эйнджел, свидетель первых шагов человека в воздухе, часто думал о том, как воспримут это событие люди, которые и не подозревали, что это уже свершившийся факт.

Пока он был занят этими мыслями, заря прихорашивалась, готовясь к выходу.

Размышления помогли ему забыть о том, что он продвигается во мраке.

Каждый прибор постоянно требовал его внимания, и время, словно уплотняясь, пролетало быстрее.

Небо начало незаметно светлеть.

Глаз ягуара смог бы уловить разницу в освещенности, поскольку он намного чувствительнее к изменению света, чем глаза большинства животных. Однако Джимми Эйнджел не был ягуаром и только спустя пять минут понял, что заря закончила наводить красоту и готова к своему очередному блистательному выходу.

Красота зари никогда не убывает, хотя она извечно рассветает где-нибудь на планете.

День за днем, секунда за секундой, над морями, горами, сельвой, льдами или пустынями заря встает снова и снова, приветливо сияя, потому что знает, что испокон веков миллионы живых существ ожидают ее прихода.

Заря прогоняет легионы тьмы, своего вечного врага, а за исключением коварных ночных хищников, все существа не любят тьму, а любят тепло, жизнь и радость, которую приносит с собой зарождение нового дня.

А эта особенная заря — двадцать пятого марта тысяча девятьсот тридцать пятого года над венесуэльской Великой Саванной — несла в подарок миру новые и необыкновенные чудеса.

Зазвучали первые такты увертюры, исполняемой миллионами птичьих трелей.

Красноватое пятно процарапало, словно росчерк пера, горизонт.

Голубое, почти прозрачное небо постепенно обретало форму, а из темноты проступали далекие горы.

Тысяча метров под крылом «Де Хэвиленда», тысяча оттенков зеленого словно рождались из однотонного, тусклого серого цвета.

Затем неистовая и бурная река.

И темное озеро, похожее на огромный сапфир среди изумрудов.

И белые цапли, и красные ибисы, и отполированные камни черных стремнин.

На какое-то мгновение Король Неба почувствовал себя повелителем Вселенной.

Он с восторгом обозревал великолепную картину, которую дарил ему рассвет, и невольно возблагодарил Господа за возможность оказаться здесь. Все-таки здорово, что он стал авиатором и дожил до этого мгновения, чтобы созерцать подобное чудо.

Он уточнил свое положение.

Самолет находился именно там, где и должен был находиться.

Внизу — Карони, и уже показалось великолепное озеро Канайма с Жабьим водопадом, взбивающим облака пены до самого неба.

Ни градусом левее, ни градусом правее. В нужном месте, в нужное время, вот и солнце уже выплывает из-за плоской вершины Оленьего холма, и громада Ауянтепуя замаячила вдали, на юго-востоке.

Он вгляделся.

И не заметил ни одного облака.

Разве что легкую утреннюю дымку, которая рассеется, когда солнце поднимется над холмом, и ни следа плотных серых облаков, которые столько раз вынуждали разворачиваться и несолоно хлебавши лететь обратно.

55

Сперри, Элмер (1860–1930) — американский изобретатель и предприниматель. Самое известное открытие — гирокомпас.