Говорящий со зверями - Кощиенко Андрей Геннадьевич - Страница 80

80

Рината вот только рядом картину мироздания портила. Трясло ее. Дрожала. Страшно ей. Или холодно? Под вечер тут холодает…

«Прислушался» к Ри… Ей одновременно – и холодно и страшно. Успокоить, что ли? А то бревно скоро дрожать начнет…

Со вздохом опустил глаза с небесных светил на грешную землю и достал из своего «мешка» одеяло. Придвинулся к Ри и, накинув его ей на плечи, закутал ее в него.

– Не бойся, – сказал, обхватив ее в одеяле и прижав к себе, – ты будешь из нас двоих сегодня первой. Я тебя «вытащу». Как остальных.

– А я и не боюсь… – явно храбрясь, произнесла она после удивленной паузы. Видно, никак не ожидала от меня этого жеста неслыханной доброты – с одеялом.

– Тогда – не мерзни, – сказал я, не выпуская ее из объятий, – смотри, какие нынче звезды! Под такие звезды – девушкам стихи читают!

Задрали вдвоем головы вверх. Прижавшись друг к другу, смотрели на сверкающее великолепие в небе.

– Мне никогда не читали стихов… – сказала Ри, оборачиваясь ко мне.

Тени ложились на ее лицо, делая ее глаза – таинственными черными провалами, из которых поблескивали, отражаясь, то ли звезды, то ли гаснущие угли костра. В воздухе – легкий запах дыма, запах ночного леса, запах сухих листьев и травы. И еще – запах Ри… Приятный и… почему-то волнующий.

– Хорошо, – уступчиво произнес я, – тогда буду первым. Первым, кто прочтет тебе стихи под звездами…

Я поднял голову к небу и начал негромко произносить строки, которые, как мне кажется, очень подходили к текущей ситуации…

Среди миров, в мерцании светил Одной Звезды я повторяю имя… Не потому, чтоб я Ее любил, А потому, что я томлюсь с другими. И если мне сомненье тяжело, Я у Нее одной ищу ответа, Не потому, что от Нее светло, А потому, что с Ней не надо света[3].

Ри плотнее закуталась в одеяло и еще больше прижалась ко мне.

– Красиво, – тихо сказала она, глядя в небосвод, – это ты сам придумал?

– Увы… – ответил, – не стану присваивать себе плодов чужого горения чувств. Это – стихи одного… не местного поэта. Ты его не знаешь.

– А… Ага. А еще?

– Еще стихов?

– Угу!

– Хм… Ну скажем, вдруг при упоминании женственности… «Я… вспоминаю твой мягкий жест, и голос твой, и взгляд»[4].

– Правда?

– Что правда?

– То, что ты сказал сейчас?

Хм… Как-то она эмоционально… сказанное воспринимает. Причем непременно на свой счет. Это же просто стихи! В них речь идет не обо мне и о ней. А о некой абстракции! Она что – не понимает? Просветить?

Я посмотрел в полное восторга и восхищения лицо Ри, потом мой взгляд задержался на ее губах, и неожиданно для себя, вместо того чтобы честно сказать ей, как есть все на самом деле, я произнес:

– Ну… что-то вроде того…

И замер от неожиданности!

– Правда? – с сияющими глазами спросила Ри и добавила, слегка наклоняясь ко мне: – Я тебе нравлюсь? Скажи, ты меня… Любишь?

Я несколько секунд смотрел ей в глаза, чувствуя свое внезапно заколотившееся сердце, а потом из меня внезапно «поперло»… И я высказал ей целиком пушкинское «Я вас люблю – хоть я бешусь…».

Ри закрыла глаза и подалась вперед, подставляя мне свои полуоткрытые губы. Секунду я колебался, затем что-то внутри меня начало клонить мою голову к левому плечу… Еще… еще… Еще! И мои губы соприкоснулись с ее губами! Меня тряхнуло, словно от электрического разряда.

«Че творим?» – где-то из затылка бодро поинтересовался мой внутренний голос.

«По фигу!» – ответил я ему и запустил руки под одеяло, к Ри.

Через еще один поцелуй оно полетело куда-то во мрак, а Рината оказалась у меня на коленях. Так было удобнее! Потом я еще сколько-то там целовался с ней, с каждым поцелуем сдвигаясь мозгами куда-то в сторону восхитительно-неосознанного. И в какой-то миг они, мозги, отключились окончательно, а тело решило, что поцелуев явно недостаточно.

«Варги! – остатком ускользающего разума подумал я, торопливо расстегивая пуговицы на камзоле Ри. – Нужно поставить «палатку»! И «круг тишины»…» 

Ночная зарисовка

Из темноты на происходящее у почти погасшего костра внимательно смотрели два зеленых кошачьих глаза. Их узкие черные зрачки нехорошо сузились, показывая, что кошке явно что-то не нравится.

Рядом с зелеными глазами появились голубые. Затем, некоторое время спустя, в темноте возникли еще глаза – желтые и темные, таинственно поблескивающие отблесками огня костра. Желтые глаза насмешливо фыркнули. Черные – плавно опустили веки и, закрывшись, пропали во мраке. В голубых глазах – остались возмущение и вопрос. 

Невмешательство

– Ну ты ей сделала тройню? Или сразу «шестерню»?

– Отстань, Марсус! Ничего я ей не сделала!

– Почему? Ты что, с ума сошла?! Такой момент – а ты ничего не сделала!

– Ты же видишь, что она уже превращаться начала? Какой смысл делать ей детей, если у нее через несколько часов будет новое тело?

– Это что – проблема для тебя, что ли? Остановила бы превращение. Ты богиня жизни или кто? Не соображаешь, что ли?!

– Не ори на меня! Не в казарме!

– Очень жаль, что не в казарме! Там бы я тебе быстро объяснил, что такое – служба!

– Не сомневаюсь! Но, увы и ах, мы не там! Так что уж Мираночке своей объясняй, что такое служба! Понял?! А я по-пустому рисковать не собираюсь!

– Ах ты, пацифистка проклятая! Все вы такие, соплежуи! Все – за мир и спокойствие! А как возьмут за задницу лихие времена – враз начинаете бегать и плакаться, слезами умываясь, искать – кто бы ваш зад прикрыл!

– За словами своими следи, «железный лоб»!

– Курва зеленая!

– Фригидоносец!

– Чего я там… носец?

– Башки пустой!

– Сама дура!

– Какая чудная по своей экспрессивности и содержательности беседа, – произнесла с чарующей улыбкой Хель, неожиданно появляясь рядом со спорщиками.

– Ой! – сказала Диная, исчезая.

– …! – непечатно выразился Марсус.

Огорченно махнул рукой и тоже исчез.

– Но куда же вы? – в недоумении развела руками Хель. – Вы же ведь только начали!

В голосе богини смерти была слышна неприкрытая ирония.

– Мы… Знаешь… Насчет избранного… Они ничего не собираются делать! Все в ожидании – когда все само собой рассосется!

– Они… Кто именно?

– Диная. Такой момент был – кучу отпрысков избранному заделать! А она заявила: «Не хочу рисковать!» Представляешь?

– У-у-у-у, гадина… А меня ведь в спину пихала – давай-давай! Ради всех! А я, как дура, уши развесила! Поверила…

– Что делать будем?

– А что она тебе еще сказала?

– Сказала, чтобы я тебя жизни учил… в казарме.

– Пфф… Даже так? Ладно! Я не знаю, что делать с избранным, но вот что сделать с этой змеей – обязательно придумаю! Клянусь!

Эри

Мне было стыдно. Второй раз испытывал это чувство с варгами. Первый раз был тогда, когда Дана про кошек рассказала. А второй – сейчас. Сижу – и мне стыдно-стыдно. За все. За стоны Ри, за свою «животную страсть»… За то, что я напрочь забыл, как Дина надела на меня ошейник и я обещал им за это всем отомстить. Еще стыдно за то, что я нарушил свои жизненные принципы, по которым жил и которыми так гордился… Я оказался мерзко слаб и немощен. Не смог совладать с желаниями тела, когда рядом оказалась симпатичная самочка. Позволил ему, этой куче мяса и костей, взять верх над моим духом! Над моим «я»! Сихот, какой позор… И если со Стефанией все случилось внезапно (я так до сих пор не понял – что же тогда произошло?), то тут все было неторопливо и классически. Небо, звезды, стихи, объятия, поцелуи… Я мог ведь остановиться на любом этапе! Я же понимал каким-то последним разумным кусочком мозга, что происходит и куда я двигаюсь… Точно помнил этот слабый голосок разума, шепот которого я проигнорировал! Отмахнулся! Заткнул на него уши! Пошел на поводу низменных инстинктов тела. А вот теперь мне стыдно. Я «потерял свое лицо». Потерял – перед самим собой. Да, я могу убить варг, могу убить еще каких-нибудь свидетелей. Птиц, например. Могу выжечь в округе лес, чтобы даже деревья… Но что это изменит? Что? От себя не убежишь. Я теперь всегда буду помнить, что я сделал и как оказался ничтожен и слаб…

вернуться

3

Стихи Иннокентия Анненского.

вернуться

4

Урезанная цитата из Э. Асадова.