Борель. Золото (сборник) - Петров Петр Поликарпович - Страница 47

47

Рашпиндаев заскрипел стулом и пустил в лицо секретарю райкома охапку дыма.

– Но почему же, товарищ Стуков, думаете, что у нас только барахло. Ведь нет такого зажима, чтобы мнения своего не иметь.

– Нет такого. Нет и того, чтобы группировки высиживать и пакостить партии. Ты что же, не признаешь большинства? Не желаешь с нами выполнять программу рудника?

– Почему так… Мы решение признаем…

Стуков грузно ударил о пол коваными сапогами и поднялся, наклоняясь к собеседнику. В кулаке сломался карандаш, а серые небольшие глаза уплыли в глубь орбит.

– Ты шутишь или дурака валяешь? – Рашпиндаев отодвинулся и замигал. – Подчиняться, а не признавать вы должны. Иначе, к черту! Понял, что это за фигели. Здесь так, а на собрании и в шахте по-другому. Эти штучки мы знаем. И прямо говорю: или работай, или выложи вот сюда партбилет. Я вижу, брат, иголку ночью, а ты начинаешь вилять. Знай, что полетит здесь всякая рашпиндаевщина. Шахтеры не любят таких музыкантов. – Секретарь райкома захлопнул портфель и начал надевать кожанку. Багрянец слетел с тугих щек Рашпиндаева. Он застегивал полушубок и не мог продеть пуговицу в петлю. А затем бледный, с трясущимися выпуклыми губами, косолапо частил за Стуковым и не мог выговорить ни одного слова.

Контора шахты ютилась в свободной каморке одного из не отопляемых бараков, на краю поселка. Рашпиндаев бросил дело в ящик стола и повернулся к сидевшему на подоконнике Пеночкину.

– Что, отскоблил? – спросил тот, выколачивая трубку.

– А ты почему здесь сидишь! – вспылил секретарь. – Люди работают, а он не чешется.

– Вот тебе, здорово живешь, – скупо хмыкнул Пеночкин. – Спятился, значится… Пришили…

– Иди-ка ты поговори… Втихаря только гундосите и сбиваете с толку. Надо бросать эту переплетицу… Завтра выход на штурмовку.

Рашпиндаев швырял по столу клочья газет и бумаг. Круглый, почти квадратный, он сзади был похож на располневшую женщину. Голодное лицо Пеночкина с жидкой куделистой бороденкой застыло. Он вышел, втягивая голову в угловатые узкие плечи. Рашпиндаев начал перелистывать дело Пеночкина. Потемневшие листы обидчиво шумели и топорщились под рукой, будто защищались.

Но секретарь усвоил из прочитанного только одно, что Пеночкин пришел на рудник в двадцать девятом году и принят по справке сельсовета как середняк. Бросив дело, Рашпиндаев размашисто написал объявление о собрании шахтеров пятой и приклеил его на заборе.

3

Павел Пинаев и Катя Самохватова, задыхаясь, бежали по узким темным переулкам поселка. В полумраке утра они были неразличимы. Оба надеялись, что комсомол не выдаст, не подкачает, но все же чего-то опасались и волновались. А от конторы уже неуемно кричали:

– Эй, руководители!

– Проспали!

– Даешь инструментину!

Среди зелено бушующего молодняка могучим деревом стоял Нил Бутов. Катя кинулась к нему.

– Нил Семенович, кто руководит работами?

– А тебе что?

– Вот и раз!

Девушке показалось обидным, что этот самородный рационализатор рудника и друг Гурьяна смотрит на нее, как на ничего не понимающую девчонку. Бутов поймал Катю за руку и весело заглянул в глаза.

– Надулась, стрекотуха, а где же твои старатели?

– Придут…

Катя метнулась в переулок и здесь столкнулась с Гурьяном и Вандаловской.

– Значит, штурмовкой будете руководить вы?

Она не дождалась ответа, пустилась вниз, к ложбине, к поблескивающим кострам. Вспомнила уговор с Костей. На бегу придумывала для него обидные слова, каких еще не говорила. И сама не понимала, почему ей было дело до этого парня. Но ноги будто пригвоздили к замерзшей корке земли. Катя замахала исступленно руками.

От хлопушиной избушки длинной шеренгой шли с лопатами и кайлами старатели. И Костин знакомый голос больно ожег сердце. Молодежь дружно подтянула:

…Эх, раскачайтесь, горы, долы.Всколыхнися, мать сыра земля.

С возвышенностей ответно послышалась комсомольская:

…Смело мы в бой пойдемЗа власть Советов…

Крепче стучали шаги, громче сливалась песня.

Мрак расползался рваными тенетами. Тайга отзывалась на топот, на звон инструментов, на неудержимые взлеты песни.

Катя путалась, не попадая в ногу с Костей, оглядывалась и улыбалась качающимся рядам старателей, зарумянившейся заре. А мысли путались от восторга: «Старатели дали больше трехсот штурмовиков, старатели не подгадили. А ведь мы с Панаевым выдержали полугодовой бой с закоренелыми традициями матерых приискателей. Разве это не заслуга?»

Бутов шагами отмерил расстояние от ствола шахты и, как командарм, махнул рукой.

– Начинай отсюда!

Вандаловская наводила теодолит, а верткий Яцков с группой рабочих заколачивали вехи. Линия предполагаемого раздела для бремсберга падала вниз немного правее трех шахт и левее старательских шурфов.

Гурьян продолбил скобкой мерзлый пласт земли и передал кайло Косте…

– Ну-ко, ударь…

Первые ответственные участки заняли партийцы. Кайлы, ломы, лопаты громко повели железный переговор. От шахты сероватой бороздой наклонно катилась к ложбине канава пятиметровой ширины. По бокам ее поднимались острогорбые барьеры. Вместе с уходящим туманом нежной паутиной поднимался пар от шахтерских спецовок.

– Становись на отвал, – гремел Бутов на свободных рабочих.

Он взял у Кати лопату и сильными взмахами начал бросать землю на подъехавшую таратайку.

– Хлестко, Нил Семенович, – заметила Вандаловская.

В ряды работающих вливались свежие группы шахтеров. Разрез быстро углублялся, растягивался в длину. Солнце красным кругом выкатилось из-за вершины Медвежьей горы, когда от старательского стана густой лавой двинулись свежие люди. Впереди шел орловец, подняв лопату, как знамя. Был он неуклюж, с обжеванной бородой, похожий на пещерного человека.

С хребта протяжно полетели смешные голоса:

– Сюда, сюда-а!

– Давай, давай, р-е-б-ят-у-ш-к-и!

…Серая полоса пробороздила хребет пробором. Серая линия пробивалась к дробилке, к бегунной фабрике. Кайлы, лопаты и ломы визгливо ухали в камешник на непонятном языке, инструменты перекликались с шумливым бором, с разгоряченными рудокопами.

Потное лицо Гурьяна отливало глянцем. Он прошел по разрезу и около ствола шахты встретил Вандаловскую.

– Лихая беда начать, – улыбнулся директор.

– Да… Сегодня, пожалуй, сдвинем половину работы.

– А через месяц проложим здесь рельсы, – отозвался откуда-то голос Стукова.

– Установим механический бремсберг, – поправила Вандаловская.

Обедали на ходу. А когда над рудником медвежьей шкурой спустились сумерки, мимо старательского стана пропыхтели новые грузовики. Машины попутно привезли со станции хлеб и вернулись снова за кладью.

Катя догнала Пинаева и Костю около дробильного отделения, мимо которого с песнями проходила последняя группа комсомольцев.

– Ребята! Пашка, Костя! Работнули-то сегодня как!.. Ты, Костя, обязательно приводи своих на наши кружки.

– Дай ему хоть отдохнуть-то, – шутливо пробасил Пинаев.

Рабочие с громом ввалились в столовые.

– А ты куда, артист? – окликнул Бутов Костю.

– До своих хочу податься…

– Не прокуратничай, айда ужинать с нами…

– Ага! – враз одобрили Пинаев и Катя. – Идем, мы талоны тебе купим.

Парень конфузливо остановился.

– Неловко, поди?

– Брось баловать, – потянул его шахтер. – Ты кидай-ка свою деревенскую чемоданию и – ко мне в шахту. Нечего бездорожить. Теперь, землячок, у рабочего не путлявые тропы, а широкая полоса. Вон и ваши идут ужинать.

4

Снег липкий, как пена, одел тайгу и рудник. Замутневшее небо щетинилось шкурой голубого песца. В воздухе плелись снежные хлопья. Снег пышно оседал на ветвях, на крышах бараков, на копрах шахт, таял за воротниками и на лицах людей.