Борель. Золото (сборник) - Петров Петр Поликарпович - Страница 93

– Согласна, Константин Федорович! – Катя лукаво играла глазами и крепко толкнула плечом Костю. Сегодня она была необычайно жива и радостна, как сама молодость.

Татьяна Александровна ждала ребят.

Гурьян с Бутовым и Стуковым разговаривали в кабинете.

– Проходи, проходи, – позвал Гурьян, видя замешательство Кости. Директор поправлялся, хотя плечо у него было еще перевязано. – Ну, как живем?

– Ничего, работаем. – Костя опустил глаза. Вихрами волос и смуглым лицом он напоминал Гурьяна в молодости.

– Я сразу облюбовал паренька и заострил вопрос, – самодовольно сказал Бутов.

– Пустим фабрику – на рабфак его пошлем, – сказал директор.

На лыжи стали после завтрака. Застегивая юксы Вандаловской, Костя заметил:

– Чур не падать, Татьяна Александровна!

Он не мог скрыть удовольствия, что сегодня так просто пил чай с руководителями комбината и вот сейчас идет с ними на прогулку.

– Ого! Я, Мочалов, разве только разучилась, а раньше от охотников не отставала. – Татьяна Александровна поправлялась, выглядела бодрее.

Она взяла гладко выструганный шест и скользнула камусами по мягкому пуху снега. По первому движению Костя заметил, что она не похвасталась. Оставляя узкую канавку, они прошли новый поселок и выбрались на широкую накатанную лыжню ушедших вперед ребят. Длинные эвенкийские лыжи Татьяны Александровны меньше грузли в снег и шли ходче остальных. Оглядываясь на отставшую Катю, Костя двигал ногами изо всех сил, но догнать Вандаловскую не мог. Она скрылась за ярусами, когда Катя кувыркнулась в снег, зацепив лыжиной за вершину свалившейся сосны. Костя вернулся и легко подбросил ее на сильных руках. Жаркое дыхание девушки обожгло его лицо. Она закрыла глаза и тугими губами приникла к Костиной щеке.

Около первых столбов подвесной дороги вынырнула из ямурины Татьяна Александровна и погрозила им пальцем. Прилаживая оборванные ремни, Костя дрожал и нелепо бормотал:

– Смачная, а сушишь. Смотри, Катя, я не вытерплю.

– А что ты сделаешь? – дразнила глазами.

– Убегу отсюда или обаблюсь с какой-нибудь дурой…

– Угрожаешь?

– Нет, так… вообче… За што ты меня мучаешь?

– Не «вообче», а вообще говорят, чудушко!

Она вырвалась и пустилась на уклон, но юбка мешала широко расставлять ноги. И когда Костя догнал ее и крепко взял под руки, взглянула ему в глаза и, покорная, доверчивая, сказала:

– Котенок, не сердись! Как хочешь, так и будет. Но я боюсь, понимаешь… Будет ребенок, а мне хочется учиться. Нам обоим нужно учиться. Ох, как много учиться.

Костя сопел носом, подбирал позабористее слова, но вышло опять неуклюже.

– Я вот эту сопку переверну, если на то пошло. Только ты зря тогда, на кладбище, отшилась. Я и за книгой буду не последним. Дай только надумаюсь, в комсомол постучусь.

На просеке мелькнула фигура Вандаловской. Опираясь на шест, подавшись корпусом вперед, она стремительно летела с хребта. Позади белыми волнами вздымалась снежная пыль.

– Чертовски хорошо, ребята, нервы усмирять, – крикнула она. – Давайте вместе прокатимся с самой вершины.

…С прогулки возвращались перемокшими. В новом поселке впервые зажглись электрические лампочки. Сквозь одинарные рамы окон слышались голоса гармошек и песенников.

Проводив Татьяну Александровну, Костя с Катей остановились на ветряке, между поселками.

– Ну, куда? – робко спросил он.

– Как хочешь… Но я боюсь. Костя…

– Я не медведь.

Костя обнял девушку, она не сопротивлялась.

8

Улентуйских жителей, как поднятую ветром рожь, вздыбило известие о назначении суда. Таежным пожаром зашумел рудник. Тягучей нитью плелись правдивые и нелепые слухи.

Первую резолюцию о применении вредителям высокой кары вынес комсомол. Партактив и рудком были брошены на подготовку рабочих к суду. Летучие митинги бушевали в столовых, на дне шахт, посредине поселка, в междусменные часы.

Был вьюжный вечер, когда Катя позвала Татьяну Александровну на собрание женского актива. По дороге она украдкой взглядывала, поднимая голову, но ветер и белая муть мешали рассмотреть Татьяну Александровну.

Катя повернула лицо палящему ветру, глухо сказала:

– Глупость мы с Костей сделали, и теперь я хочу посоветоваться… Он настаивает идти в загс, а мне все равно.

– В чем же ты раскаиваешься?

– Я не раскаиваюсь, а просто неловко почему-то. Костя настаивает позвать вас с Гурьяном и Бутова, а мне стыдно как-то… К чему это?..

– Эх, вы, ребятишки! Обязательно погуляем на вашей свадьбе. Я все сделаю!

Из дверей клуба вырвались и расплескались по ветру нетерпеливые женские голоса. Татьяна Александровна рванула за скобку и на том месте, где несколько дней назад стояла Катя, беседуя со старателями, увидела Стукова. Он заканчивал доклад.

– Они принимали всяческие каверзные меры, чтобы завалить шахты, консервировать рудники, нанести вред социалистическому государству. Но у рабочего класса хорошее чутье, зоркие глаза и несокрушимые руки. Победила наша воля, наша сила и власть.

По Улентую теперь равняются видные предприятия золотой промышленности в Советской стране, о нас пишут в буржуазных газетах. Но мы не должны усыплять бдительности и не усыпляем ее. Пойдет у нас «американка», тогда мы покажем лучшие образцы советской молодой индустрии. Мы показали, как нужно переделывать бывшие каторжные рассадники в блестящие форпосты социалистического труда и быта.

Сидевшая в президиуме Варвара перешептывалась с соседкой, длинношеей, сухощавой женщиной в красном платке и косила одним глазом на Вандаловскую.

Вопросы докладчику самые разнообразные.

– Почему в столовых говядина с душком?

– Отчего в паек выдали мерзлую картошку?

– Чем способнее всего лечить цингу?

Стуков отшучивался. В прениях первою выступила сухощавая женщина из президиума:

– Судить их, сукиных детей, так, штобы и мокра не осталось! Я так высказуюсь – хлопнуть всех, и дело с концом! Но и на других тоже надо посмотреть, на тех, который мужний закон разбивают и делают распутство.

Ораторша щелкала зубами, закатывала глаза. Она не назвала имя, но все поняли, что обвинение падает на Татьяну Александровну. И женщины, припомнившие похождения блудливых своих мужей, казалось, только этого и ждали:

– Правильно, Лукерья! – загремели голоса.

– Нас учат, которые ученые да красивые, а сами что делают?

– Инженеры, вишь, надоели, дак на шахтеров набросились… Слаще, что ли, черный-то хлебец?

– Одно паскудство от жиру у них деется. Пайки большие получают…

Катя смотрела на Вандаловскую, дрожала от волнения. Но Татьяна Александровна стояла, невесело улыбаясь Стукову, вздрагивая только уголками губ.

– Не по существу, товарищи женщины! – Катя старалась высунуться выше, приподнималась на носках. – В Советской республике нет такого закона, чтобы связать людей, если они не нравятся или, допустим, характером не сошлись!

– А ты заколись своим карахтером!..

– Научилась языком…

– Из молодых, да ранняя!

Катя вертелась во все стороны. Но неожиданно пришла помощь. Тут соседки не преминули свести счеты за перешедшие в давность обиды. Из задних углов напорно, как прорвавшаяся сквозь плотину вода, хлынули возражения.

– Чего подтыкаете людей получше себя?

– И в сам деле… Пришли дело решать, а не сплетки вить!

– Лукерье самой-то надо оглянуться. За пятым мужиком живет, и тот по чужим подолам ударят!

– Да кто на такие кости озарится?..

– А Машка-то че трепится… Давно ли к старателям со своей рогожкой ходила!

– Это, вишь, ничего… Теперь в честные попала, замужем-то!

Появление на сцене Татьяны Александровны было неожиданным. Шум прекратился. Она выступала перед женщинами в первый раз. И в первый раз по-настоящему они присмотрелись к ней.

– Картина и картина, – шептались соседки.

– Ну, куда же там Варваре брюхатой.

– Скажи, и ухом не ведет… Другая бы утопилась.