Схватка за Амур - Федотов Станислав Петрович - Страница 28

– Гриня мой… пришел… любый мой, желанный… А я тебя ждала… Иди же ко мне, иди скорее… Наконец-то… Наконец!.. Дождалась!..

Потом она оттолкнула его от себя, но лишь затем, чтобы сесть и начать раздевать. Расстегнула крупные деревянные пуговицы на верхней куртке и двумя руками столкнула ее с плеч ему на спину – дальше Гринька стянул уже сам; принялась за рубашку, он помогал расстегивать – их пальцы путались, мешая друг другу, вздрагивая при каждом соприкосновении. Под полотняной рубашкой у него была еще одна – фланелевая, для тепла, – он ее стянул через голову. И остался обнаженным по пояс – сила бугрилась на плечах, на руках, на широкой плоской груди. Татьяна провела по ней ладонью – восхищенно и ласково, Гринька схватил ее руку и поцеловал в ладонь.

– Танюха-а…

Другой рукой она прикрыла ему губы и шепнула:

– Отвернись и снимай все… Я сейчас…

Гибко изогнувшись, она соскользнула с топчана. Он наклонился, возился с сапогами, штанами – за спиной было тихо, а когда, закончив, повернулся – она стояла перед ним, совершенно голая, и теперь светилась в полумраке вся. Мельчайшие частицы света, проникая через входной проем, не могли рассеять скопившуюся в каморке темноту, но отражались от девичьего тела и делали его призрачным, воздушным, нереальным.

Гринька тихо, вполне, может быть, и про себя, ахнул при виде такой сказочной красоты – неужели это мне?! – и вдруг заробел. Ему показалось кощунственным даже прикасаться к ее ангельской сути, а уж вторгаться в нее грубой мужской плотью – и вовсе недопустимо. Да и сама плоть его заробела, отчего Гриньке стало до жути стыдно, кровь полыхнула жаром в лицо, а он только и смог вымолвить жалобным шепотом:

– Таню-у-уха…

Но она все правильно поняла. Обняла за плечи, притянула, прижалась всем телом – он радостно удивился, как хорошо они совпадают друг с другом, и тоже обнял ее – левой рукой за лопатки, ощутив их угловатость, а правой – за низ спины; рука сразу скользнула ниже, и в тот же миг он почувствовал, что все уже идет, как надо, и все у них получится, как надо. И от этого чувствования голова пошла кругом, сердце, и без того рвавшееся из груди, зашлось в сумасшедшем стуке, а в полутемной каморке словно полыхнул ослепительный свет…

Они были вдвоем в огромном мире крохотного чуланчика, и никто не был им нужен; их приняла необъятная постель на узком топчане, где для одной было тесно, а для двоих – совершенно просторно; им не хватало рук, чтобы обнимать, гладить, ласкать самое сокровенное, и тут же оказывалось, что их очень много, потому что они постоянно сталкивались и сплетались в ласке и нежности; у них перехватывало дыхание – думали: от недостатка воздуха, а на самом деле – от избытка любви. И самое главное – куда-то пропало время: вокруг была вечность, они купались в вечности, как в огромном озере, они разбрызгивали часы и минуты, а секунды висели в воздухе мельчайшей пылью и в какие-то моменты вдруг начинали сиять многослойной радугой и звенеть небесными колокольчиками. «Что это?» – спрашивали ее глаза, и его глаза отвечали: «Это – наша любовь». И глаза ее радостно смеялись, а его глаза откликались восторженной улыбкой.

Чуть позже, когда они, казалось, насытились друг другом и почувствовали усталость, Гринька откинулся на спину, а Таня прилегла ему на грудь, играя завитками густых рыжеватых волос, покрывших парня от шеи до самого низу.

Гринька правой рукой поглаживал ее по голове, по спине и ниже, докуда рука дотягивалась, а левой норовил ухватить обе ее груди. Видно, не натискался, усмехнулась про себя Татьяна, млея от его поглаживаний, да и когда ему было, коли с ходу слиплись – не разорвать. Она покраснела, порадовалась, что в полумраке каморки не видать ее смущения, и сползла чуть пониже, чтобы освободить грудь для его ласки. Он тут же этим воспользовался.

– Гринь, как ты меня нашел? А? – спросила шепотом, чтобы не побеспокоить и не возбудить любопытство тех, кто был в палате .

– Дык через генерала, – ответствовал Гринька тоже шепотом.

– Какого генерала?

– Ну, губернатора сибирского.

– А ты его откуль знаешь?

– Встречались в позапрошлом годе. Мы с тятей избу рубили в селе, а он с офицерами погулять вышел, ну и разговорились. Он тятю-то и ране знал, еще в Туле. Ну и спросил, как мы за Байкалом оказались. Узнал про тебя и обещался помочь.

– Что ж так долго помогал? – спросила Таня с горечью: вспомнила, как и ей генерал обещал куда-то там написать о пересмотре дела. Может, конечно, и написал, да судейские не больно торопятся.

– Дак ить не одне мы у него в голове. Не забыл – и за то спасибо!

– Неужто сам тебе про меня сказал?

– Не-е. Офицер-порученец его был в шилкинском заводе – мы там с тятей работаем, – он и передал, что ты тута, в газимурском заводе, и уже бесконвойная. Я отпросился у своего начальника на четыре дни, взял лошадь с санками и сюда, по зимнику повдоль Газимура [33] . Полторы дни в энту сторону, полторы – в обрат и день с тобой. Верхом было бы скорее, да я в седле не умею…

Татьяна благодарно прижалась головой к его груди. Гриня крепко обхватил ее обеими руками, под пальцы попался шрам над правой лопаткой.

– Что это? – Он ощупал грубую складку кожи, погладил ее. – Никак ножиком ударили?

– Ножиком, – согласилась Татьяна. – Токо не меня, а губернатора. А я подставилась.

– Поня-а-атно, – протянул Гринька. – Значитца, и ты с генералом знакомая?

– Знакомая, – вздохнула она и вдруг озаботилась: – Гринь, а ты лошадь-то где оставил?

– А на конном дворе. Конюху полтину дал – обещался присмотреть и накормить-напоить. Гаврилой его кличут.

– Ну, ладно. Гаврила – мужик честный: обещался – сделает. А ты сам-то не голодный?– Я шибко голодный, – улыбнулся Гринька и прижал ее к себе, – однако и ты несытая. Вона как твоя рука с моим хозяйством играт. Давай-ка еще покормимся.

Придя с обхода, Савелий Маркелыч был удивлен отсутствием следов на свежевыпавшем снегу – словно ни в лазарет никто и никто из лазарета не ходил. Такое случалось крайне редко: уж после обеда-то болячки обязательно давали себя знать. А тут – возле крыльца и на ступеньках – чистейшая и белейшая простынка, без единой вмятинки и складочки. Хотя нет – чей-то крупный след на вход – снег его обильно припушил, сразу и не заметно, – а на выход – нет. Кто-то вошел давненько в лазарет и не вышел.

Савелий Маркелыч обмел голиком пимы, заодно тем же веником прошелся по ступенькам крылечка и открыл дверь в сени, затем в прихожую. Прислушался – тихо. Время – два часа пополудни, Татьяна, должно быть, пошла к нему домой – готовить обед. Хотя, чего там готовить – только вчера сварила горшок борща с кабанятиной – на три дня хватит.

Не снимая собачьей шубейки, фельдшер заглянул в палату и открыл в изумлении рот: два топчана из четырех оказались сдвинуты вплотную, а на них в обнимку спали Кузьма Саяпин с рыжей каторжанкой. То, что это каторжанка, Савелий Маркелыч определил с единого взгляда, хотя на ней, впрочем, как и на Кузьме, ничего не было. На табуретке в прихожей валялись ее уличная ватянка и головной суконный платок, а каторжанское серое платье выглядывало из-под третьего топчана. Там же обретались рубаха и подштанники Кузьмы.

Вот сукины дети, рассердился Савелий Маркелыч, нашли место! А где же Татьяна? Куда помощница смотрела?! Он сунулся в ее каморку и оторопел: там тоже спала парочка, и тоже в тесную обнимку. Об остальном и говорить нечего! Только что, в отличие от первой, до пояса покрывалом больничным прикрыты – и то ладно.

Хотел Савелий Маркелыч шугануть потерявших стыд и совесть любовников – летите-ка вы, голуби, куда подальше, – но присел у стола и задумался. А куда же им лететь-то? На дворе зима, март, конечно, но все равно зима – снег, морозец – как тут молодым неженатым помилешиться? Это летом – под любым кусточком рай, где помягше, выбирай… Савелий Маркелыч покрутил головой, вспомнил свою ненаглядную Грушеньку – как у них все случилось первый раз, – тоже, между прочим, тут, в лазарете, и тоже зимой, только в ноябре… или в декабре?.. нет, точно в конце ноября, на Филиппово заговенье, перед самым Рождественским холодным постом. Грушенька тогда еще порадовалась, что так здорово все подгадалось – Рождественский-то пост благолепен для семейного счастья, – и папанька ее, господин старший надзиратель Чеботарев, дочкину вольность благословил – сначала вожжами по мягкому месту, потом иконой. И свадьбу сыграли после Крещения.

33

Река в Забайкалье, приток Шилки.