Портрет-призрак - Грановская Евгения - Страница 12

И тут Марго поняла, что не может себя больше обманывать. Надо смотреть правде в глаза. Ее подавленное настроение является следствием страха. А источник страха – вот он: убитого звали М. Ленский. Измени в окончании фамилии две буквы, и получится… Нет, лучше об этом не думать.

А о чем тогда? О пяти миллионах долларов – вот о чем!

Глава 3

Предложение Линькова

Париж, июнь 1910 года

1

Бывший поручик Андрей Иванович Линьков был человеком смелым и гордым, однако, подобно древним монгольским воинам, военную доблесть ставил много выше простой человеческой искренности.

Военное искусство научило Линькова тому, что города и крепости берутся не только смелостью, но и хитростью, а также тому, что на войне, как и в любом грязном деле, побеждает не самый честный, а самый беспринципный.

Будучи хорошим воякой, Линьков выждал двадцать секунд, а затем вышел из кафе вслед за Анной.

Ее стройная, высокая фигура маячила впереди. Бывший поручик был уверен, что она не станет оглядываться (гордые люди редко оглядывались, а она, несомненно, была гордячкой), а потому он шел за ней, почти не таясь.

Так они прошли четыре квартала. Тут Анна замедлила ход и стала внимательно смотреть на номера домов и дощечки с названиями улиц, сверяя их с какой-то бумажкой, которую сжимала в руке.

Наконец она остановилась. Линьков спрятался за дерево. С полминуты госпожа Гумилева стояла на тротуаре, хмуря лоб и кусая губы. Она явно на что-то решалась.

«Ну, давай, – думал с усмешкой Линьков. – Покажи, что ты на это способна».

Наконец Анна вышла из задумчивости. Она сдвинулась с места и сделала неуверенный шаг. Затем еще один – чуть менее неуверенный. Затем она решилась окончательно, а решившись, больше не медлила и зашагала к дому с такой стремительностью, что даже Линьков, наблюдавший за ней из-за дерева, покачал головой.

Когда она скрылась из вида, бывший поручик подошел к дому, остановил бредущего мимо клошара и спросил:

– Любезный, вы не знаете, кто живет в этом доме?

Клошар задрал голову и посмотрел на дом.

– Это мастерская художника, – ответил он.

– Вы знаете имя этого художника? – осведомился Линьков и достал из кармана бумажник.

Клошар глянул на бумажник, облизнул губы и торопливо проговорил:

– Мсье, я не знаю его точного имени, но знаю, что друзья называют его Моди.

– Вот как. – Линьков усмехнулся. – И что, этот Моди пьяница?

Клошар покачал плешивой головой:

– Нет, мсье.

– Наркоман?

– Не думаю.

– Гм… – Линьков задумчиво потер пальцами подбородок. – Странно, – пробормотал он. – Впрочем, это легко исправить. Спасибо, любезный, вот тебе награда.

Он сунул в протянутую руку клошара монету, повернулся и зашагал прочь. В голове Линькова созрел четкий план действий. Кто-то мог назвать этот план подлым и низким, но бывший поручик не забивал себе голову подобными пустяками. На войне и в любви все средства хороши.

И если эта высокомерная особа готова возлечь на заляпанное дешевой краской ложе, то почему бы ей не разделить с ним его кровать, которая одна стоит дороже, чем вся мазня этого самонадеянного итальяшки?

Линьков зловеще усмехнулся и зашагал прочь.

2

– Вы пришли! – взволнованно воскликнул Модильяни, вскакивая со стула и сверкая глазами. – Как я хотел, чтобы вы пришли!

Он бросился к Анне и взял ее под руку. Анна не возражала. Она с интересом оглядела стены мастерской, увешанные огромными – от пола до потолка – картинами. Здесь не было ни натюрмортов, ни жанровых сцен. Только портреты.

– А вы действительно талантливы, – сказала Анна. – И своя манера у вас есть.

– Да, я знаю, – кивнул художник так, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся. – Хотите присесть?

– Да, пожалуй.

Художник усадил ее на потрепанное сомье.

– Обычно здесь сидят натурщицы, – сообщил он. И с гордостью добавил: – Это самое лучшее место в мастерской.

– Что же в нем такого особенного? – поинтересовалась Анна.

– Оно лучше других освещено. Свет, проходя через стекла окон, преобразуется в сгустки энергии, и в этом самом месте энергетические линии сплетаются в единый узел. Вы сидите в средоточии света!

Анна медленно повела плечами.

– И свет сошел на нее, – насмешливо проговорила она.

Модильяни не улыбнулся. Он пристально разглядывал лицо Анны, чуть отстранившись и слегка прищурив левый глаз. Это продолжалось довольно долго. Наконец он негромко проговорил:

– Если бы вы знали, о чем я сейчас думаю, вы бы приняли меня за сумасшедшего!

– Это несложно, – спокойно сказала Анна и, в свою очередь, так же пристально взглянула ему в глаза. – Вы думаете о том, что я – не я, а египтянка, которая переместилась во времени. Я сохранила черты лица, но, проходя через волны времени, они немного изменились, стали более пригодными для нынешней эпохи.

Модильяни остолбенел.

– Я сказал это вслух? – растерянно спросил он.

Анна покачала головой:

– Нет.

– Но… откуда вы узнали?

– Я умею угадывать чужие мысли и видеть чужие сны. Простите, я каждый раз забываю, какое воздействие это оказывает на незнакомых людей.

– Передача мыслей! – Модильяни оживился. – Я знал, что это бывает. Мы с матерью упражнялись в передаче мыслей, и у нас часто получалось. Никто мне не верил, но теперь… – Внезапно он прервался и внимательно вгляделся в лицо Анны. – А это правда?

– Что? – не поняла она.

– Что вы переместились во времени?

Ахматова засмеялась:

– Нет! Я абсолютно здешняя!

Модильяни вздохнул, как показалось Анне, не без сожаления.

– Это ничего, – сказал он. – Главное, что в вас живет дух Египта. И я его запечатлею. У вас есть время?

Анна грустно улыбнулась:

– Это единственное, чего у меня в избытке.

– Отлично! Но… я так и не узнал вашего имени. Как вас зовут?

– Меня зовут Анна.

– Анна! А вы зовите меня Моди.

– Но, кажется, ваше имя Амедей?

– Почти. – Модильяни тихо засмеялся. – Вообще-то, меня зовут Амедео, но Амедей мне тоже нравится. Простите, что не могу предложить вам кофе или бренди, как делают в приличных домах. Но если мне понравится, как вы позируете, я подарю вам весь Париж!

– За исключением того огромного подсвечника, что красуется перед Трокадеро, – улыбнулась Ахматова. – Я его и задаром не возьму.

– Вы про Эйфелеву башню?

Анна кивнула:

– Да.

– Подсвечник я оставлю себе, – пообещал Модильяни.

– На что он вам?

– Распилю на кусочки и продам американцам на сувениры. А теперь – за работу.

Амедео взгромоздил на грубо сколоченный мольберт огромный холст на подрамнике и подтащил к нему колченогий столик, заваленный тюбиками с краской. Через минуту он уже работал, бросая на Анну быстрые, острые взгляды из-под нахмуренных бровей и водя по холсту угольным карандашом.

Десять минут прошло в полном молчании. Анна погрузилась в задумчивость. Она размышляла о многих вещах. О замужестве, в которое она бросилась, как в омут головой, о Николае с его одержимостью геройством, о стихах, которые она почти тайком вписывала в тетрадку и которые мало интересовали ее мужа, озабоченного своим собственным творчеством.

Вспомнила она между прочим и поэтический вечер в «башне» Вячеслава Иванова, на который муж взял ее с собой. Она тогда произвела небольшой фурор, и Николаю это явно не понравилось. Она должна бы быть всего лишь «женой поэта». Конечно, жены писателей всегда пишут, жены художников возятся с красками, жены музыкантов играют. Но жене поэта не полагается становиться на одну ступень со своим гениальным мужем, а уж тем более – перепрыгивать через его голову.

Интересно, как сложатся их отношения с Николаем дальше? Если она будет простой домашней кошечкой, она ему быстро наскучит. А если ее таланта хватит на большее, он… Пожалуй, будет ревновать ее. Гумилев смотрит на ее стихи как на причуду, которая к тому же ему явно не по вкусу. Если кто-то хвалит ее стихи, Николай лишь усмехается в ответ: «Вам нравится? Очень рад. Моя жена и по канве прелестно вышивает».