Портрет семьи (сборник) - Нестерова Наталья Владимировна - Страница 66

«Как откуда? Не от верблюда. От Антона. Он распорядился — нам подали к трапу».

Люба сидела на переднем сиденье рядом с водителем. На заднем — я в середине, между Лешкой и Олегом. Сын держал меня за мизинец правой руки. Как в детстве, когда Лешка чего-то боялся, не хотел показать своего страха, захватывал мой мизинец, и мы оба чувствовали, что я — спасательный круг, якорь, опора и защита. А он — самая большая ценность в мире.

За левую руку меня держал Олег. Все, что он не мог сказать вслух при посторонних, передавалось с теплом его ладоней. Я чувствовала, как принимаю его радость, любовь, тревогу, слышу невысказанные слова и понимаю неутоленные желания.

Путь от левой руки до сердца был короток. Если бы мое сердце можно было отжать как губку, из него бы капал сплошной мед.

У меня чесался нос, но я не знала, у кого забрать руку, избавиться от зуда. Наклонила голову и потерлась носом о Лешкино плечо. Две любви — к сыну и к мужчине — не смешивались, не противоречили друг другу, не вступали в конфликт. Но одновременно переживаемые, подпитываемые через руки, которые вдруг стали проводниками живой энергии, эти две любви в острой форме и одновременно для меня, которая долго и упорно, ежедневно, ставила крест на прошлой жизни, подействовали как алкоголь или наркотик. Если бы я могла без дурных последствий для организма выпить литр водки или получить инъекцию сильного наркотика — захмелеть и улететь в нирвану, наверное, переживала бы то же самое. Нет, химическое счастье не может сравниться с естественным! В противном случае мы бы все уже давно сидели, присосавшись к самогонному аппарату, или жили в конопляных зарослях.

Говорить не хотелось. Люба пыталась втянуть меня в беседу, но я отвечала односложно, на все расспросы — «Потом!». Мы катили по зимней дороге, журчало радио, с тихим благородством современного вездехода гудел мотор. Люба задремала, голова ее свесилась набок. Потом уснул Лешка, уткнувшись подбородком в грудь. Олег наконец осуществил то, о чем давно мечтал, — поцеловал меня.

Это было бы смешно, если бы не было так приятно. Два взрослых человека! Повернем друг к другу головы, соединимся губами. Секунда, две, пять — и опять приняли исходное положение. Никто не заметил? Отлично! Повторяем!

Поцелуи не увеличили моего счастливого опьянения, они его организовали, упрочили. Газообразный дурман переходил в другую фазу состояния — твердого, прочного, уверенного.

Я описала свои чувства на максимуме, на эмоциональном пике. Но вероятно, мой пик — не Эверест, если сравнивать с земными горами. Каждому свой Монблан! Кто-то может отключиться целиком и полностью, утонуть в эйфории, не видеть ничего вокруг, не слышать, не реагировать на внешние раздражители. Ему, как загипнотизированному, хоть иголки под ногти загоняй — не почувствует. У меня же в мозгу — постоянно часовой на страже, у него бывает готовность номер один, бывает он в полудреме, но караул несет постоянно. Давно проверено — я не поддаюсь гипнозу, не способна с помощью самовнушения добиться выполнения упражнений аутотренинга, вроде ощущений горячей ноги или руки. Я вообще плохо поддаюсь внушению. Меня можно убедить, но трудно очаровать.

К чему я так долго каюсь? К тому, что нормальная женщина в том состоянии, в каком находилась я, не заметила бы того, что заметила я. Маленькое утешение — осознание увиденного произошло с задержкой.

Мы уже въехали на окраины Екатеринбурга.

Джип медленно подкатывал к светофору. Стекла в машине были затемнены, на улице по-зимнему рано смеркалось. Но я ее заметила! Краем глаза, целуясь с Олегом! Мы рассоединили губы, и несколько минут перед моим взором стояла картина, увиденная в окно машины несколько секунд назад, как на остановившейся пленке в видеомагнитофоне. Что-то в этой картине было очень важным. Я поняла — что.

— Стойте! — заорала я в полный голос.

Мой вопль в сонной дреме произвел действие взорвавшейся бомбы. В довершение я вырвала руки у Олега и Лешки, схватила за плечи водителя и крепко затрясла:

— Стойте немедленно! Она! Воровка! В моей шубе!

От неожиданности водитель резко нажал на тормоза. Джип занесло, он развернулся боком, носом уткнулся в сугроб. Через секунду раздались один за другим два удара — это в нашу машину врезались автомобили, шедшие следом. Скорость была небольшой, после светофора, но джип слегка закачало, как лодку на мелких волнах.

Любин визг потонул в подушке безопасности, которая с шумом вырвалась из передней панели, сильно ударила Любу в лицо и тут же спустилась.

— А? Что? — спросонья быстро спрашивал Лешка.

— Кира? — вопрошал Олег недоуменно.

— Ты сдурела? — матерился в мой адрес водитель.

Но я никого не слушала, толкала в стороны Олега и Лешку:

— Скорее! Выходите! Она уйдет, не схватим!

Ничего не понимая, Олег и Лешка открыли свои двери и вышли наружу. Я вывалилась следом.

Она не ушла! В компании прочих зевак, привлеченных аварией на дороге, остановилась и наблюдала.

Со скоростью, рекордной для беременной женщины, я подскочила к толстой воровке Ире и схватила ее за руку. Если быть точным — уцепилась за рукав собственной шубы.

— Поймалась! Гадина! Она меня обокрала в поезде, — пояснила я присутствующим.

Но до них плохо доходило.

— Мама, что происходит? — спросил Лешка.

— Кира, что все это значит? — спросил Олег.

— Ой, люди добрые! — заверещала воровка Ира и стала вырываться. — Сумасшедшая! Буйная! Ой, спасите!

Силы наши были не равны. Ира двинула локтем мне в живот, чтобы защитить его, пришлось отпустить ее руку. Ира уже развернулась, чтобы бежать.

— Да держите вы ее! Лешка! Олег! Держите ее! Что вы стоите как истуканы!

Сын и Олег послушно преградили женщине дорогу, но захватывать Иру не торопились. И напрасно! Ира двумя руками толкнула Олега в грудь, и он полетел в сугроб, резко боднула плечом Лешку, и он тоже не удержался на ногах. Ира побежала по тротуару.

— Уйдет! — кричала я. — Граждане! Там, впереди! Задержите воровку!

Граждане не спешили на помощь.

Но тучная женщина не может бегать быстрее, чем два мужика, хоть и потерявшие во времени из-за падения на старте. По-прежнему ничего не понимающие, но уже злые на тетку, которая отправила их на землю, Олег и Лешка догнали воровку, схватили за руки. Она вырывалась, поливала их руганью, обзывала хулиганами, бандитами и умоляла окружающих спасти ее от разбойников.

К этой живописной группе, окруженной зеваками, мы с Любой подошли одновременно. Правый глаз у Любы заплывал краснеющей опухолью.

Люба стонала от боли, зачерпнула пригоршню снега и прижала к глазу.

— Кирка! Что ты творишь?

Тот же вопрос читался на лицах Олега, Лешки, подробностей желала и публика.

— Эта женщина, — я постаралась говорить спокойно, тщательно артикулируя, — в поезде Москва — Нижний Тагил украла мои вещи и деньги…

— Много? — спросил кто-то из зрителей.

— Две тысячи долларов, — ответила я.

— Ни фига себе! — присвистнул спросивший.

— В данный момент, — продолжала я, — на ней надета моя шуба. Лешка, ты что, не узнаешь мою шубу?

— Вроде узнаю, — подтвердил сын.

— В милиции есть мое заявление…

— Вранье! Она все врет! — блажила воровка. — Моя шуба, личная! Ничего я не крала! Люди добрые! На честную женщину напраслину возводят! Что же это делается!

— Необходимо вызвать милицию! — повторила я.

Олег достал сотовый телефон и стал нажимать на кнопки.

— Любочка, — повернулась я к подруге, — очень больно? Извини меня! Но когда я увидела эту гадину, по милости которой хожу в шинели и считаю копейки, я не выдержала…

— Ладно! — махнула Люба рукой, прощая.

Воровка Ира продолжала вопить, Люба на нее гаркнула:

— Заткнись, туша жирная!

— Сама жирная! — быстро ответила Ира.

Олег закончил говорить по телефону и тоном, которого я никогда не слышала, приказал:

— Прекратить базар! Гражданка! — обратился к воровке. — Не насилуйте напрасно свои легкие! Мы вас до приезда милиции не отпустим. Зрители могут расходиться, представление окончено, более ничего интересного не будет.