Глаз бури - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 69

– Она так молода?! – почти с ужасом воскликнула Саджун. – Ты с ума сошел, Михаэль! Я уже представила себе такую старую деву в синем платье, в очках, с блокнотиком для записей, для которой интрижка с тобой – невероятное приключение…

– Приключений в ее жизни уже было предостаточно, несмотря на ее молодость. Впрочем, все, что ты говоришь, у нее тоже есть, – криво усмехнулся Туманов. – Но если она снимает синее платье…

– Дошло уже и до этого? – улыбнулась женщина.

– Я имел в виду: переодевается в бальный наряд… Но все еще хуже, чем ты думаешь. Я расскажу тебе, потому что сам не могу разобраться…

Перед началом рассказа, Настя, повинуясь приказу хозяйки, подала чай со сладостями. Сама Анна Сергеевна почти ничего не ела, Туманов же, не замечая, выпил три чашки и умял целый поднос восточных пирожных, которые просто таяли во рту.

– Бедный Михаэль! – сказала женщина, когда Туманов закончил свой рассказ. – Мне, право, искренне жаль. И тебя, и эту девушку. Но ей я ничем не могу помочь. А ты сейчас отправишься к девушкам… Я думаю, Тамара и Дарина вполне сумеют тебя утешить… Тебе ведь всегда нравилась Тамара? А Дарина делает превосходный массаж и виртуозно играет на флейте… В обоих смыслах. У тебя в Доме никто такого не умеет, – с гордостью за свое заведение добавила Саджун. – Сейчас я отдам распоряжения и ты, наконец, сможешь расслабиться…

– Саджун, спасибо тебе, но я не хочу! – поспешно воскликнул Туманов. – Твои девушки очаровательны, но…

– Михаэль, не сходи с ума! Жизнь души тысячей нитей связана с жизнью тела. Помнишь, как на заре нашего знакомства я почти год убеждала тебя, что обычная вода влияет на самочувствие, и чистый человек чувствует себя совершенно иначе, чем грязный? В конце концов, мне удалось приучить тебя регулярно мыться…

– Да, но это же совсем иное… Саджун, прости, я понимаю, что ты хочешь как лучше…

– Нет ничего иного в этом мире. Все есть превращения Шакти. Но тебе этого никогда не понять, потому что это можно только чувствовать, вы же стремитесь все познать силой разума… Ладно. Раздевайся и ложись на пол.

– Зачем?!

– Я, конечно, состарилась. Теперь у меня уже не такие сильные и ловкие руки, как у Дарины, но все-таки и я что-то умела. Ты должен помнить. Не бойся, я просто разомну тебя. Массаж еще никогда и никому не вредил.

Не прекословя больше, Туманов покорно снял одежду и, повинуясь жестам Саджун, растянулся на ковре.

– Михаэль, я удивляюсь на тебя, – пробормотала Анна Сергеевна некоторое время спустя. Разминая огромное тело Туманова, она одышливо пыхтела, но пальцы ее оставались сильными и ловкими, и, казалось, проникали между мышц куда-то вглубь. Туманов в основном молчал и только изредка коротко охал, когда Саджун резко вонзала палец в какие-то известные ей точки. – Я раздалась за последние годы как булка на дрожжах, при этом специально стараюсь поменьше есть и не пить по семь раз в день чаю, как принято в России. Ты же явно ни в чем себя не ограничиваешь, к тому же пьешь, как слон…

– Почему слон? – перебил Туманов. – У нас говорят: «пьешь, как сапожник». Или уж как лошадь.

– А я говорю «слон», потому что, в отличие от тебя, читаю ваши же книги. И там черным по белому написано про то, как вашей императрице Елизавете Петровне прислали из Персии слона. На Фонтанке для него построили специальный «слоновий двор». Кроме прочего корма, в год на слона употреблялось 40 ведер виноградного вина и 60 ведер водки. К тому же слоновщик доносил: «к удовольствию слона водка неудобна, понеже явилась с пригарью и некрепка»…

– Ловко! – засмеялся Туманов. – Надо думать, спивались эти слоновщики почем зря…

– Так вот я и говорю, – упрямо продолжила Саджун, перевернув Туманова на спину и оглаживая его плечи маленькими горячими руками. – Ты пьешь как слон, и ни в чем себе не отказываешь, но на тебе по-прежнему почти нету жира. Только вот здесь и здесь… А так – твое тело, как и тогда, в Лондоне, когда я впервые увидела тебя без одежды, – тело хищника, сплошные жилы и мускулы…

– И морда разбита, как тогда, – поддакнул Туманов.

– Это уж как водится, – кивнула Саджун. – Да… шрамов, пожалуй, прибавилось… Так как же ты этого добиваешься? Я не дразню тебя, мне действительно интересно…

– Брось, Саджун. Ты умна и лучше других понимаешь, что все это из серии романов и девичьих альбомов: «ах, как светили звезды во времена нашей юности!»… С лондонских времен я не только состарился, но и потяжелел фунтов на 40, и ты это прекрасно видишь…

– Я хочу видеть тебя так, как я этого хочу. Пойми, Михаэль, я женщина и ничто женское мне не чуждо. Тебе можно теперь влюбляться в двадцатилетнюю девушку, а мне…

– Ей 22 и я вовсе не уверен, что влюблен. Оттого и пришел к тебе… Вспомни, что ты мне недавно наговорила…

– Ну что ж…Ты отказался от услуг Дарины и Тамары. Что ты скажешь о продолжении массажа в моем исполнении? Вот таком?…

– Саджун!.. Зачем?! Ты же сама решила… Саджун! Я не понимаю!

– Это ответ на твой вопрос, Михаэль, – женщина решительно поднялась с пола и вытерла салфеткой измазанные ароматным маслом руки. Потом накинула на распростертого на ковре мужчину шерстяное покрывало с вышитыми на нем павлинами. – Лежи пока… Решение женщины! Что ты можешь в этом понимать…

– Ты сказала: дхарма… Я так и не понял толком, что это такое, но выучил накрепко, что для тебя нет ничего окончательнее ее велений…

– Замолчи, Михаэль. Все это «дела давно минувших дней». Я не хочу больше об этом говорить. Лучше будем говорить о твоей Софье. Та ситуация, которую ты описал, непременно повторится, и что ж?

– Саджун, я… я никогда не имел дела с девственницами. Я не знаю…

– Ты хочешь, чтобы я просветила тебя? Хорошо. В индуистском трактате, название которого переводится как «Ветви персикового дерева», есть подробные наставления для мужчины на этот счет. Слушай…

Уходя из гадательного салона, Туманов ласково потрепал по щеке провожавшую его Настю и дал полтинник Савве, подававшему ему пальто.

Саджун выгнала из покоев всех служанок, и, оставшись одна, долго сидела на полу, уложившись щекой на согнутых коленях и глядя в незанавешенное окно. В окне был виден кусочек пестрого, серого неба, похожего на тусклую чешую дохлой рыбины. Телу казалось, что пушистый ковер еще хранил тепло лежавшего на нем мужчины.

Когда окончательно стемнело, Саджун, кряхтя, встала, растерла ладонями затекшие колени, потом двумя руками подняла с пола тяжеленную китайскую вазу и с размаху разбила ее об стену.

Глава 18

В которой Софи сознательно переходит последнюю границу, а Василий Головнин излагает жене свои взгляды на роль и предназначение женщины

Элен Головнина не могла припомнить в своей ровной, небогатой внешними событиями жизни (и именно такая жизнь ее наилучшим образом устраивала) более неловкой ситуации, чем та, в которую ее поставил Туманов. Хранить векселя Василия у себя, как он ей советовал, она попросту не могла, разноцветные бумаги буквально жгли ей руки. К тому же в данном случае Элен искренне не видела разницы между умолчанием и прямой ложью. Но и отдать бумаги мужу казалось абсолютно невозможным. Ведь он сразу же и совершенно естественным порядком поинтересуется, откуда и, главное, почему они оказались у нее. Что она ему ответит? Прислали по почте? Нашла на улице? Туманов подарил ей их в знак душевного расположения? Последний ответ искренен, но – даже Элен не могла этого не понимать – самый худший, так как закономерно вызовет следующий вопрос мужа: где же, когда и, главное, чем она заслужила это самое душевное расположение циничного и безжалостного дельца? Ответа на этот вопрос у Элен не было и не могло быть.

Поразительно, но в сложившейся ситуации она совершенно не видела вины мужа, Василия Головнина. Наоборот, Василий почему-то казался ей пострадавшей, обиженной стороной. В основном винила себя, слегка сердилась на Туманова и иногда – на Софи, своим бездумным и несообразным поведением вызвавшую к жизни всю эту катавасию. Впрочем, Софи ее ни о чем не просила, следовательно…