Глаз бури - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 85

85

Все это он мог бы сказать Елене Францевне. Но – не сказал. Наверно, это неуместное баронессино волнение его остановило. Фрезией в воздухе так и не запахло, но вот запах дичи донесся отчетливо.

– Не собираетесь ли вы теперь найти его и привлечь к ответственности?

– Хм, – Кусмауль качнул головой, как будто она высказала свежую мысль, – интересно. Впрочем, для чего? Чтобы доставить моральное удовлетворение госпоже Благоевой?

– О, да, вы ей очень доставите моральное удовлетворение, – баронесса слегка оживилась, – вы ведь знаете, что произошло совсем недавно у нее на спиритическом сеансе? Да, да, Мещерские верны себе: по-прежнему общаются с духами, то тем, то этим способом… Так вот, очередной дух сообщил бедняжке Ксении, что во всех бедах ее злополучной жизни виноват именно пропавший сапфир.

– Хм, – повторил Густав Карлович. – Но ведь, насколько я помню, супруга себе княжна выбрала еще до того?

– Предполагается, что если бы сапфир не пропал, это был бы золотой супруг… Впрочем, я не о том. Представьте, Ксения уверяет, что дух назвал ей имя похитителя!

– В самом деле? Значит, это имя теперь известно?

– О, в том-то и дело, что нет. Дух велел Ксении молчать, и она нема, как скала. Это отнюдь на нее не похоже, не правда ли? И это что-то означает. Вопрос – что? – короткая пауза. – Мне необходимо знать.

Густав Карлович тоже выдержал паузу, вполне искренне любуясь цветами. Он не собирался, однако, заставлять баронессу непременно заговорить первой. Помолчав ровно столько, сколько позволяли приличия, он задал вопрос:

– Полагаю, вам бы хотелось, чтобы эти сведения получил я?

– Вы правильно меня поняли, – Елена Францевна переставила с места на место какую-то безделушку на туалетном столике, и Кусмауль с немалым удивлением заметил, что рука ее дрожит. Она очень удачно справлялась с этой дрожью, но недаром же у него было отменно острое зрение!

– Хорошо, – он склонил голову.

– Разумеется, Елена Францевна, я попытаюсь. Думаю, это не так уж сложно. Однако, мне весьма помогло бы, если б вы сказали – зачем…

– Нет, – она второй раз за разговор прервала его – неслыханная вещь! – Поверьте, это вам никоим образом не поможет. Считайте, что это просто мой каприз, – она улыбнулась, – каприз женщины, ведь это, кажется, свято и во Франции, и в Германии, и в России? Но я могу вам дать… как это называется – наводку. Впрочем, вы наверняка и без меня помните.

Кусмауль снова изобразил на лице глубокое внимание.

– Этот слабоумный кухонный мужик должен был очень хорошо считать, – негромко произнесла Елена Францевна, – в уме, очень большие числа. Я, кажется, припоминаю, что именно так и было. Покойная княгиня рассказывала… Вы помните, да?

Кусмауль наклонил голову в знак согласия.

Вот такая примечательная беседа состоялась прошедшей весной. Теперь был уже январь. Но Густав Карлович до сих пор не открыл баронессе того, что она так хотела узнать – хотя за эти сведения его и ждала награда, вполне весомая, особенно по сравнению с чиновничьим жалованьем. Почему не открыл? Ну… Кусмауль, конечно, превосходно относился к Елене Францевне и желал ей всяческих благ… Но все-таки она, как ни крути, не была с ним откровенна. А со старой ищейкой, господа, следует быть откровенным – если вы не хотите, чтобы охотничий инстинкт повлек ее по вашему следу!

И вот, вместо того, чтобы выяснять, кем кухонный мужик Мишка стал сейчас, Густав Карлович неутомимо и трудолюбиво взялся восстанавливать его прошлое, теряющееся в тяжелых невских туманах. Кое-чего он сумел таки добиться. В туманной дали смутно обозначились уже фигуры, отменно экзотические. Например – некая Агафья, она же Шарлотта, насельница одного бордельчика (если можно обозначить сим иноземным словцом заведение самого что ни на есть низкого пошиба) в Нарвской части. Или – баронский кучер, безвременно сгинувший лет тридцать пять назад с перепою. У этого кучера, хотя он и был медведеобразен на манер тургеневского Герасима (разве что говорить умел, хотя и не ахти как), была одна любопытная особенность. Он, всем на удивление, чрезвычайно ловко складывал, вычитал, делил и множил. В уме. Очень большие числа…

Увы, продвинуться еще дальше Густаву Карловичу пока не удалось.

Глава 23

В которой Матрена просвещает пролетариат, а Туманов ночует в кабинете

В коммуне шли занятия. Несколько молодых мужчин в чистых рабочих блузах сидели на полу и грубо сколоченных табуретках, а Матрена с неизменной папиросой стояла перед ними, держа в руках серую, раскрытую приблизительно на середине брошюрку.

– Сейчас мы с вами рассмотрим вопрос о том, почему Ткачев считал, что народ не готов к революции, и что мы в настоящий момент можем этому противопоставить… – донесся до Софи ее голос.

– Образовывает их… А они ходят и ходят… – с комически-уважительной гримасой прошептал Семен и указал пальцем в сторону кухни. – С верфей, путиловцы, еще есть… Вы проходите покуда сюда. Оли-то нету пока. Скоро уж они будут вопросы задавать, а после закончат… Или сказать ей?

– Нет, не надо, я подожду, – быстро сказала Софи и вслед за Семеном прошла в тесную кухоньку. Там, к своему удивлению, она увидела Дуню. Девушка сидела на ящике, прикрытом чем-то вроде лошадиной попоны и пила чай с баранками. Семен усадил Софи на свободный табурет, ополоснул кипятком стакан, налил ей чаю, а сам уверенно примостился на полу у ног Дуни.

– Дуня! Здравствуй! Ты как здесь?

– Я… вот…

– Евдокия вот порою заходит к нам об научных предметах потолковать, – с некоторым смущением в голосе поторопился Семен. – Я, как вам известно, на естественном отделении обучаюсь… Многое совпадение во взглядах… Инфекционное развитие болезней в совокупности с успехами микробиологии… Может иметь существенный интерес…

– Право, я понять не могу, о чем вы говорите, – с едва скрываемой досадой прервала Семена Софи. – Дуня, ты?…

– Ты же знаешь, Софи, мы с маменькой замкнуто живем, и неинтересно, – внятно объяснила Дуня, уже оправившаяся от своего первоначального смущения. – В больнице тоже – все по одному кругу. А тут… тут все свежо так… Столько людей интересных… Беседы, споры, мысль клубится…

– Понятно, – сказала Софи, едва удерживаясь от неуместной сейчас саркастической ухмылки. – Гляди только, не заклубись уж слишком-то сильно. Ты у нас девушка серьезная, привыкла все на совесть делать, а надобно тебе знать, что некоторые из здешних дорог прямиком в крепость ведут…

– Софья Павловна! – с укором воскликнул Семен.

– Что – Софья Павловна?! – окрысилась Софи. – У Дуни – мать-старуха на иждивении. И дня без нее не проживет. Споры, науки – исполать вам. Это ей полезно, мозги развивает. Но если узнаю, что Дуню мою своими акциями да прочей чепухой морочите, разнесу тут все к чертовой бабушке. За мной не застоится…

– Не беспокойся так, Софи! – улыбнулась Дуня. – Я людей лечить обучена, а не бомбами рвать…

– Никак нельзя построить новый мир, не расчистив под него строительной площадки! В душах людских – в первую очередь! – громко произнесла Оля Камышева, входя из дверей прямо в кухню. – Софи, рада тебя видеть!

– И я тебя, Олечка! Но здесь уж не митинг, да и Матрена там – видишь, с людьми работает. Право, мне б не хотелось, чтоб кто-то в моей душе копался… пусть даже место расчищал. Я уж как-нибудь сама…

– Снобизм! Снобизм правящей элиты погубит все то стоящее, что в ней еще осталось. Все сгниет под руинами старого мира!

– Оля! Очнись! – Софи, привстав, помахала пальцами перед лицом подруги. – Это я, Софи! И я еще не руина старого мира! Узнаешь меня?

Разрозненные голоса в комнате замолкли, а потом зазвучали вновь, слаженно и сурово:

«Вы жертвою пали в борьбе роковойВ любви беззаветной к наро-о-оду!Вы отдали все, что могли, за него,За жизнь его, честь и свобо-о-оду…»