Попугай Флобера - Барнс Джулиан Патрик - Страница 33

Самой лучшей жизнью для себя писатель считает ту, которая помогает ему написать лучшие его книги. Уверены ли мы, что способны лучше их самих судить об этом? Флобер был больше «втянут» в жизнь, пользуясь вашей терминологией, чем многие другие писатели. По сравнению с ним Генри Джеймс был просто монахиней. Флобер, возможно, пытался жить в башне из слоновой кости…

9. Он пытался жить в башне из слоновой кости…

Но не получилось. «Я всегда пытался жить в башне из слоновой кости, но волны нечистот бьют в ее стены, грозя разрушить ее».

Здесь мы должны коснуться трех взглядов на этот вопрос. Первый из них касается того, что писатель сам выбирает — насколько это возможно — степень того, что мы называем его вовлечением в жизнь, независимо от своей репутации. Флобер занимал половинчатую позицию в этом вопросе. «Застольные песни сочиняет не пропойца», — он это хорошо знал. С другой же стороны, их авторами не бывают убежденные трезвенники. Флобер, возможно, лучше всего объяснил это, когда сказал, что писатель должен бродить по морю жизни, не погружаясь в него выше пупка.

Второй вопрос: когда читатели осуждают жизнь писателя — почему он поступает так или эдак, почему он не протестует в прессе против того-то и того-то, почему он замкнут и мало участвует в жизни общества? — не требуют ли они от него, по сути, чтобы он стал проще, тщеславнее. Короче, больше похожим на нас? Но если бы писатель стал похожим на читателя, он стал бы просто читателем, а не писателем, что проще всего.

Третий вопрос: в чем же пафос недовольства, когда речь идет о книгах? Возможно, сожаление о том, что Флобер недостаточно участвует в жизни общества, не носит характера филантропического пожелания старине Гюставу иметь жену, народить детей, и тогда он не был бы таким мрачным и угрюмым в этом соревновании? Если бы он преуспел в политике или в какой-либо стоящей работе, стал бы заведующим своей старой школой, которую когда-то окончил, — помогло бы ему это как-то выйти из одиночества? Очевидно, вы полагаете, что писателю вполне можно исправить ошибки в книгах, изменив образ жизни? Если так, то именно вы должны сами сказать ему об этом. Что касается меня, то я не уверен, что, например, что-то можно было бы изменить в портрете провинциальных нравов в романе «Мадам Бовари», даже если бы автор каждый вечер чокался кружками с сидром с разбитым подагрой нормандским пастухом.

10. Он был пессимистом.

Ага. Наконец я начинаю понимать, что вы имеете в виду. Вам хотелось бы, чтобы его книги были, как бы это сказать… немного более жизнерадостными? Что за странное у вас представление о литературе. Вы получили степень доктора философии в Бухаресте? Не знал, что писатель нуждается в защите от пессимизма. Это что-то новое для меня. Я отказываюсь от этого. Флобер сказал: «Искусство не создается благими намерениями». Он также сказал: «Публике нравятся книги, в которых восхваляются наши иллюзии».

11. Он не учил добродетели и нравственности.

Наконец-то вы решили выложить все начистоту. Значит, так мы должны судить о наших писателях: по их «добродетели»? Что ж, я полагаю, что мне на какое-то время следует принять ваши правила игры, чтобы понять, как вести себя в зале суда. Припомним все скандальные судебные процессы от «Мадам Бовари» до «Любовника леди Четтерлей»: в них всегда был элемент игры, уступчивая позиция защиты. Кто-то, может, назовет это тактическим лицемерием. (Это сексуальная книга? Нет, Ваша честь, мы считаем, что она вызывает у читателя скорее тошнотворное, отталкивающее впечатление, а отнюдь не желание подражать. Побуждает ли эта книга к брачной измене? Нет, Ваша честь, посмотрите, как эта несчастная грешница, то и дело предававшаяся греховным страстям, в конце жестоко наказана. Против ли брака эта книга? Нет, Ваша честь, она показывает лишь мерзость греха и безрадостность браков, на которые обречены те, кто не следует христианским канонам. Богохульна ли книга? Нет, Ваша честь. Помыслы писателя сдержанны.) Как пример красноречия, это была неплохая речь, но она оставила горький привкус разочарования от того, что ни один из защитников, говоря о произведении подлинной литературы, не построил свою речь на решительном отрицании обвинений.

(Это сексуальная книга? Надеемся, Ваша честь, черт побери! Она поощряет супружескую измену и критикует браки? Точно подмечено, Ваша честь, именно это мой клиент намеревался сделать. Книга богохульного содержания? Ради всего святого, Ваша честь, это так же очевидно, как набедренная повязка на Распятии. Взгляните на все это с определенной стороны, Ваша честь: мой клиент считает, что от большинства ценностей в том обществе, в котором он живет, несет мертвечиной, и он надеется, с помощью своей книги, способствовать: прелюбодеянию, мастурбации, супружеской неверности, изгнанию лжепастырей камнями, а поскольку случай дал возможность временно привлечь Ваше внимание, то, Ваша честь, неплохо было бы заодно вытянуть за уши да на солнышко вороватых и продажных судей. Защите добавить более нечего.)

Итак, вкратце: Флобер учит прямо смотреть на правду, а не моргая и щурясь коситься на ее последствия; он вместе с Монтенем учит вас спать на подушке, набитой сомнениями; он учит вскрывать суть разных аспектов реальности и понять, что Природа — это всегда связь жанров; он учит наилучшим и точнейшим образом использовать язык, а беря книгу в руки, не искать в ней моральных или социальных пилюль — литература это не фармакопея; он учит превосходству Правды, Красоты, Чувства и Стиля. И если вы изучите его личную жизнь, то вы узнаете, что он учит храбрости, стоицизму, дружбе, важности образованности, скептицизму и остроумию; и еще тому, что дешевый патриотизм — это глупость, а умение уединяться в своем кабинете — это одна из лучших человеческих добродетелей; он учит ненавидеть лицемера и не доверять доктринеру, а еще учит умению просто и ясно изъясняться. Вам хотелось бы, чтобы так говорили о писателях (мне лично это не очень нужно)? Достаточно? Это все, что я могу сказать вам в настоящий момент. Кажется, я смутил своего клиента.

12. Он был садистом.

Глупости. Мой клиент добряк. Назовите мне хотя бы один случай в его жизни, когда он был садистом или просто недобрым. Я могу привести лишь один из его самых недобрых поступков: однажды на вечеринке он был невежлив с одной дамой. Когда его спросили, в чем дело, он ответил: «Она из тех, кто мог захотеть зайти в мой кабинет». Это самый невежливый поступок моего клиента, о котором я знаю. Если не говорить о той оказии в Египте, когда он хотел забраться в постель к проститутке, будучи весь в сыпи. Пустяковая попытка обмануть, подумал я. Но ему не повезло, девица, соблюдая нормальные предосторожности своей профессии, попросила разрешения осмотреть его, а когда он отказался, выставила его вон.

Он читал Сада, разумеется. Кто из образованных французских писателей не читал его? Насколько я знаю, он сейчас очень популярен среди парижских интеллектуалов. Мой клиент сказал братьям Гонкурам, что Сад — «забавная ерунда». В Гюставе было нечто загадочно страшноватое, это верно; ему нравилось рассказывать всякие ужасные истории, а в его ранних вещах были абзацы с описанием жутких событий. Вы утверждаете, что у него было «садистское воображение»? Это меня удивляет. Вы приводите пример: в «Саламбо» встречаются сцены, шокирующие своей жестокостью. Хочу спросить вас: вы думаете, такого не бывало? Думаете, в древние века все было усыпано розовыми лепестками, звенела лютня, а пузатые бочки с медом были запечатаны медвежьим жиром?

12 а). В книгах Флобера много сцен с убийствами животных.

Он не Уолт Дисней, о нет. Его интересовало проявление такого чувства, как жестокость, я согласен. Его интересовало все. Но это интересовало и Сада и Нерона. Однако послушайте, что он сказал о них: «Эти монстры объяснили мне историю». Гюставу было тогда, заметьте, всего семнадцать лет. Позвольте добавить еще одно его высказывание: «Я люблю побежденных, но я также люблю победителей». Он стремится, как я уже говорил, быть столь же китайцем, сколь и французом. В Ливорно произошло землетрясение: Флобер, сострадая, однако, не проливал слез. Но он испытывал такие же сильные сострадания к жертвам землетрясения, какие испытывал к рабам, умиравшим прикованными тираном к жерновам. Вас это шокирует? Это называется историческое воображение и означает, что ты гражданин не только мира, но и всей вселенной. Это то, что Флобер называет «быть братом в Боге, братом всего живущего, начиная от жирафа, крокодила и кончая человеком». Это означает быть писателем.