Прикосновение - Маккалоу Колин - Страница 46

Об Элизабет заботились все – кроме миссис Саммерс, как всегда загадочной и равнодушной даже к обаянию Нелл. Элизабет надеялась, что в ее дочери миссис Саммерс рано или поздно увидит свое неродившееся дитя, но время шло, а надежды не оправдывались: экономка замыкалась в себе. Но это не огорчало четырех китаянок, ни на шаг не отходивших от Элизабет и охотно выполнявших любое приказание.

– Мисс Лиззи, вам обязательно надо поесть, – твердила Яшма, показывая хозяйке аппетитный кусочек поджаренного хлеба с лежащей на нем креветкой.

– Не могу. Не сегодня, – отнекивалась Элизабет.

– Надо, надо, мисс Лиззи! Вон вы какая худенькая – это вредно для ребенка. Чжан приготовит все, что вы пожелаете, вы только скажите!

– Заварной крем, – устало выговорила Элизабет, которой совсем не хотелось крема, но, чтобы ее оставили в покое, требовалось высказать вслух свое пожелание. По крайней мере крем легко проглотить, а может, и удержать в желудке. Яйца, молоко, сахар. Пища для беспомощного больного, прикованного к постели.

– Посыпать сверху мускатным орехом?

– Мне все равно. Ступай, Яшма, дай мне побыть одной.

– Мне страшно, – признался Александр Руби. – Страшно, что Нелл останется сиротой. – Его лицо исказилось, на глазах выступили слезы; уткнувшись в грудь Руби, он разрыдался.

– Тише, тише, – заворковала она, укачивая его, как младенца. – Все пройдет, ты выдержишь, Элизабет будет жить. Я боюсь другого: что с каждым новым младенцем она обречена умирать и воскресать.

Он отстранился, стыдясь, что проявил недостойную мужчины слабость, и вытер лицо ладонью.

– Ох, Руби, что же мне делать?

– А что говорит наш кладезь мудрости сэр Эдвард?

– Что, если Элизабет выживет, больше ей нельзя иметь детей.

– И я только что сказала то же самое. Вряд ли это известие разобьет ей сердце.

– Сейчас не время язвить!

– Ничего, потерпишь. Отступись, в таких битвах не бывает победителей.

– Знаю, – сдавленно выговорил он, надел шляпу и вышел.

А Руби принялась мерить шагами будуар, твердо зная только одно: что ее любовь к Александру неискоренима. Она всегда будет рядом – стоит ему только позвать или попросить, она всегда утешит его и даст ему все, что он захочет. Между тем Руби успела привязаться к Элизабет и сама себе удивлялась. По всем законам логики ей следовало бы презирать соперницу за немощность, слабость, за вечную тоску и хандру. Должно быть, сочувствовать Элизабет побуждала ее молодость: в свои восемнадцать лет она родила, снова ждала ребенка и была на грани смерти. Так и не успев пожить.

«Похоже, я испытываю к ней материнские чувства. Злая шутка! Мать, которая спит с мужем дочери. О, как бы я хотела видеть Элизабет счастливой! Нашедшей свою судьбу и любовь! Должен же быть где-то в мире человек, которого она способна полюбить. Вот и все, что ей нужно, о большем она и не мечтает. Ей ни к чему богатство и роскошь. Достаточно одного – любимого. Одно я знаю точно: Александра она не полюбит никогда. А ему-то каково! Какой удар для его шотландской гордыни, какое фиаско для человека, не знающего, что такое поражение. Как это могло случиться? Мы накрепко связаны – Александр, Элизабет и я».

На следующее утро Руби отправилась навестить Элизабет, решив поговорить об отношениях между ней и Александром и намекнуть, что в них-то и кроется первопричина болезни. Нет, Руби вовсе не считала болезнь Элизабет выдумкой! Просто за долгие годы она повидала столько женщин, что сбилась со счета. Но, едва шагнув в комнату Элизабет, Руби отказалась от своих намерений. Поделиться мыслями значило рассориться с Элизабет и расстроить ее, а этого Руби не могла допустить. Пожалуй, гораздо полезнее будет просто уговорить больную позавтракать.

– Как Нелл? – спросила Руби, присаживаясь у постели.

– Не знаю. Я ее почти не вижу, – ответила готовая расплакаться Элизабет.

– Полно, голубка, смотри веселей! Осталось всего-то шесть или семь неделек! И не заметишь, как они пролетят, и ты снова запорхаешь.

Элизабет вымученно улыбнулась:

– Жалкое я зрелище, да? Прости, Руби. Ты права, я снова запорхаю. Если выживу. – Она показала гостье руку – тоненькую, сухую, как птичья лапка. – Больше всего я боюсь умереть. Я не хочу, но мне кажется, что конец уже близок.

– Рано или поздно всему на земле наступит конец, – отозвалась Руби, нежно взяв собеседницу за руку. – Мне вспомнилось, как еще до твоего приезда Александр показывал нам найденную золотоносную жилу – Чарлзу, Суну и мне. Чарлз назвал это зрелище апокалиптическим – ты же знаешь Чарлза, он любит мудреные словечки. Хорошо еще, не припомнил какой-нибудь «катаклизм» или «фантасмагорию». Но Александр ухватился за это слово и сказал, что по-гречески «апокалипсис» – мировая катастрофа, конец света. А когда я спросила Ли в письме, он ответил, что это слово означает откровение, важное пророчество, а ведь он в то время еще не учил греческий – удивительно, правда? Словом, Александр решил, что его находка – событие неслыханной важности, потому и назвал рудник «Апокалипсисом». Но этим дело не кончилось – наоборот, только началось. «Апокалипсис» до неузнаваемости изменил жизнь всех, кто с ним соприкасался. Если бы не золото, Александр не послал бы за тобой, я до сих пор содержала бы бордель, Сун был бы простым язычником-китайцем с замашками аристократа, Чарлз – заурядным скваттером, а Кинросс – городом-призраком на месте истощившегося прииска.

– Католики называют апокалипсисом библейское Откровение Иоанна Богослова, – объяснила Элизабет, – так что Ли прав. Да, золотой рудник Александра – поистине откровение. Он показал нам, какие мы на самом деле.

«Вот так-то лучше! – думала Руби. – Такой оживленной я не видела ее уже несколько недель. Может, мало-помалу и удастся перевести разговор на ее отношения с мужем…»

– Не знаю я, что там у вас в Библии, – усмехнулась она. – В религии я полный профан, так что объясняй.

– О, а я знаю Библию как свои пять пальцев! От корки до корки, от Бытия до Откровения – вот как! Да, лучшего названия для золотой горы Александра не подберешь. Откровение, пророчество начала и конца. – Голос Элизабет зазвучал странно, жутковато, глаза зажглись лихорадочным огнем. – Там говорится о четырех всадниках – смерти на бледном коне и трех других. Эти трое – Александр, ты и я. Потому что мы вышли из «Апокалипсиса». Значит, нам конец – и мне, и тебе, и Александру. Мы уже не молоды, нам не пережить Судный день. Остается только скакать верхом на своих конях. А когда мы погибнем, «Апокалипсис» поглотит нас, и мы станем его узниками.

«Ну и как мне воспринять это… пророчество?»

Руби приняла решение: фыркнула и легонько шлепнула ладонью по худенькой руке.

– Ерунда! Верно говорит Александр – тебе задурили голову эльфы. – Шум из-за двери спас положение, Руби обернулась и заулыбалась. – А вот и завтрак, Элизабет! Я давно проголодалась, а у тебя такой вид, будто тебя «умерщвляют мечом и голодом», так что обязательно поешь.

– Ага, попалась! Ты меня обманула, Руби. Ты прекрасно знаешь, кто такие четыре всадника Апокалипсиса.

Руби так и не поняла, с чего вдруг Элизабет заговорила о пророчествах, но, похоже, разговор все-таки достиг цели, ибо больная расправилась с завтраком, удержала его в желудке, а потом целых полчаса принимала у себя в постели Нелл, развлекая ее разговорами. Девочка не пыталась убежать и не капризничала, а Руби, которая наблюдала, как Нелл заглядывает в лицо Элизабет, казалось, что малышка гораздо старше своих лет, что она все понимает и бесконечно сочувствует матери. «Видно, эти шотландцы и вправду родня эльфам, – думала Руби. – Элизабет и ее дочь явно не от мира сего. Разве такому закоренелому материалисту, как Александр, под силу их понять?»

Сэр Эдвард Уайлер приехал проведать Элизабет первого апреля. Почему-то он выглядел смущенным и привез с собой леди Уайлер.

– У меня… хм… выдался свободный день, – неумело солгал он, – я узнал, что как раз сегодня отходит поезд в Кинросс, вот и решил заглянуть к вам, миссис Кинросс.