Ангелы террора - Шхиян Сергей - Страница 31

Я спокойно, не думая, что в меня сейчас попадет пуля, прицелился. Курок медленно и упруго поддавался Указательному пальцу, «Браунинг» «жахнул», и «кучер» сначала откинулся назад, потом удивленно посмотрел в нашу сторону и начал послушно опускаться на мать сыру землю.

Все было кончено. Кругом было тихо, пустынно только слабо хрипела наша умирающая лошадь, и громко стучали зубки у Татьяны Кирилловны.

Сырой, мрачный день наконец разродился густым мокрым снегом. Сразу стало почти темно. Усталые лошади наших поверженных противников понуро стояли на старом месте. Наш пристяжной Серок с развороченной на выходе пули шеей в последний раз, протяжно вздохнув, затих. Петр, так и не перезарядивший свой дробовик, в полуобморочном состоянии лежал на снегу. Татьяна Кирилловна беззвучно плакала, стоя на четвереньках. Коренник и правая пристяжная сумели подняться на ноги, всхрапывали, пряли ушами и выворачивали свои лиловые глаза в сторону убитого Серка.

У меня на душе стало спокойно, но тоскливо. Очень хотелось выпить, чтобы хоть таким способом снять напряжение. Я ходил вокруг наших перевернутых саней и не мог заставить себя подойти к лежащим людям, чтобы проверить, есть ли среди них живые. Как только спало нервное напряжение, вызванное смертельной опасностью, накатились усталость и тупое равнодушие. Я фиксировал сознанием окружающее, но не мог до конца сосредоточиться на случившемся. Все это воспринималось как-то отстранение — скорее всего, нервная система блокировала мозг, чтобы не давать мне думать о том, что я только что убил трех человек. Впрочем, пока противники лежали у ракитого куста, они были для меня еще не людьми, а порайонными мишенями. Однако, стоит только заглянуть им в лица, как они обретут реальность.

Снег, между тем, быстро покрывал нас своей очистительной, скрывающей человеческие преступления белизной, словно помогал мне не замечать трагическую реальность произошедшего.

Я часто слышал досужее мнение, что убить человека трудно только первый раз. Не знаю, может быть, это качество только моей нервной системы, но после убийства даже во имя спасения своей жизни меня начинает грызть раскаянье, не превысил ли я, как говорится в уголовном кодексе, предел необходимой самообороны.

К реальности меня вернул отчаянный возглас Татьяны Кирилловны:

— Смотрите, Петр умер!

Я очнулся, подошел к сползшему лицом в снег крестьянину и опять усадил его в прежнюю позу. Петр не умер, он потерял сознание. Чтобы чем-то себя занять, я снял с него шапку и попытался сосредоточиться на его ране. Носовой платок, которым я ее закрыл, пропитался кровью и уже прилип к голове. Отдирать я его не стал — оставил все, так как было. Кровь продолжала сочиться из раны и тонкой прерывистой струйкой стекала по его щеке.

Мои ладони, замерзшие без перчаток, сначала никак не реагировали на состояние раненного, но постепенно согрелись от нервного напряжения, и я начал ощущать ими боль его раны. Однако, для полноценного лечения у меня пока явно недоставало сил — не удавалось по-настоящему сосредоточиться. Тем не менее, результат какой-то был, Петр открыл глаза и со стоном взялся за голову.

— Знатно меня стукнуло, — пытаясь улыбнуться сказал он, — башка гудит, как колокол… А эти где?

— Там, — ответил я и ткнул пальцем в сторону, где лежали наши недавние враги, — потерпи, сейчас тебе станет легче.

— Неужто всех порешили?

— Не знаю, может быть, кто-нибудь и жив, я на них не смотрел.

— Так им и надо! — неожиданно для меня вмешалась в разговор наша «непротивленка». — Они нас убить хотели! Вот и пусть теперь…

Что «пусть», Татьяна Кирилловна не досказала, а я, несмотря на драматизм ситуации, едва удержался от улыбки: очень уж быстро ее непротивление злу насилием перешло в мстительную противоположность.

— Хоть глаза им закрыть, — опять-таки неожиданно для меня сказал Петр, — а то не по-христиански это.

В его теперешнем состоянии только и дела было думать об открытых глазах убиенных. Все-таки человек — совершенно непрогнозируемое существо, никогда нельзя быть уверенным на сто процентов, что он подумает или выкинет в следующую минуту. Как это ни было тягостно, но нужно было идти разбираться с нашими жертвами. К моему удивлению Петр нашел в себе силы, встал и отправился следом за мной. Снег уже покрыл свежим покровом дорогу, и мы продвигались, печатая обувью ясные следы. Шли рядом не разговаривая. Я на всякий случай, памятуя о живучести американских кинематографических бандитов, взял с собой ружье. Взял, впрочем, зря, защищаться больше было не от кого. Убитые нами люди лежали в странных, расслабленных позах, а на их лицах еще таял снег.

Самое жуткое зрелище представлял человек с ружьем. Волчьей картечью ему разворотило лицо и шею. Несмотря на неказистость, дробовик обладал завидной кучностью стрельбы, а Петр оказался классным стрелком. «Мои покойники» были благолепны и ничем не обезображены. Я старался не смотреть на их лица, чтобы зря ни нагружать психику.

— Ишь, ты говорил, что дохтур, да ты, никак, из военных! — уважительно заметил крестьянин, — Знатно стрелишь.

— Что будем с ними делать? — не ответив, спросил я. — Оставим здесь?

— Это как так оставим? — удивился мужик. — Нетто это по-христьянски? Их отпеть и погрести надобно, так оно будет правильно.

— Что ты предлагаешь, вызвать сюда полицию? — безо всякого энтузиазма поинтересовался я. — Так нас же потом и затаскают!

— К чему нам полиция, — ответил он. — Погрузим в ихнюю же карету, да и отправим. Лошади, чай, дорогу домой знают, отвезут.

Такое простое решение мне, признаться, не пришло в голову. Однако перетаскивать покойников в возок через узкие дверцы ужасно не хотелось. Особенно окровавленного «Ловкача».

— Может, не стоит? — неуверенно попытался я отказаться от такого трудного и грязного дела. — Их и так скоро найдут.

— Как так не стоит! — удивился такой черствости мужик. — Нельзя так людей оставлять, зверь может потратить. Не по-христьянски без присмотра оставлять…

Против такого довода возразить было нечего, да и вправду, не бросать же было их одних в лесу. Не по-христиански…

«Тьфу», — подумал я, вот и привязалось выражение.

— Нужно подогнать сюда карету, — сказал Петр.

— Я с четырьмя лошадьми не справлюсь, — предупредил я мужика, — а ты еле ходишь…

— Это нам не за труд, ты не сумлевайся.

Петр тут же направился к возку. Я тем временем подобрал выпавший из руки убитого «кучера» никелированный наган с тремя ненастрелянными патронами и, чтобы не оставаться рядом с убитыми, поплелся следом за Петром. Мужик подождал меня, и мы пошли рядом.

— И чего людям не хватает? — рассуждал он. — Господа вроде чистые, сытые, а вот удумали смертоубийство, да сами же… Эх, грехи наши, — он перекрестился и потянулся было снять шапку, но мы и так были с непокрытыми головами. — Тому же тяте, чего не хватает? Исть-пить имеется, дети выросли, внуки пошли, живи себе да Бога хвали, ан, нет, все мало. Тоже ведь смертоубийство удумал. Эх, грехи наши тяжкие…