Ангелы террора - Шхиян Сергей - Страница 55

— Да, нет, право, я не совсем в том смысле… Конечно, если такая любовь, то о чем разговор…

— Я знаю, что вы не осуждаете меня за легкомыслие. Раньше я делал это сам, но потом решил, пусть все будет, так, как будет. Даже если не несколько лет, а несколько недель, я проживу не умом, а сердцем, это будет подарок судьбы. Конечно, Ольга скоро бросит меня. Я понимаю, что гожусь ей даже не в отцы, а в деды, но…

Мы так ни до чего определенного и не договорились, и все на какое-то время осталось, как прежде. Между тем на святой Руси начались Святки. У меня к этому времени отросла условная бородка, и когда к ней добавилось пенсне с простыми стеклами, я стал похож на самого обыкновенного студента и наконец смог покинуть свое вынужденное заточение, и окунулся в московскую праздничную жизнь.

Сказать, что мне от этого стало много веселее, нельзя. Город, по сравнению с нашим временем, выглядел, как до сих пор любят говорить провинциалы, большой деревней. Конечно, я не смог пробиться в так называемое «приличное общество» и встречал горожан в относительно недорогих заведениях, где появление студента было уместно. Люди, по сравнению с нами, были спокойны, казались туповатыми и большей частью довольными жизнью.

Записные красавицы начала века, на которых оборачивались здешние мужчины, мне не нравились, как не понравилась Ольга Леонардовна, будущая жена Чехова. Я нарочно купил билет на первый ряд партера в Художественный театр, чтобы лучше разглядеть эту искусительницу Антона Павловича. Она была крупной женщиной, с округлыми формами, на мой взгляд, ничего особенного.

Да и великий театр Станиславского и Немировича-Данченко меня не потряс. Играли, в общем-то, прилично, актеры говорили театрально громко и подчеркнуто выразительно. Публика же принимала спектакли на «ура». Только после того, как я посетил несколько других театров, я понял, почему. Даже Малый театр и недавно открывшийся театр Корша по сравнению с Художественным выглядели жидковато. Так что все познается в сравнении.

Студенческая молодежь меня так же не заинтересовала. Как-то в театре Корша я познакомился со студентом Костей из города Орла. Он, следуя моде быть левым, считал себя умеренным радикалом и зазвал меня на заседание студенческого кружка. Я из любопытства согласился. В небольшой меблированной комнате собрались десять человек молодых и не очень людей. Кружковцы пили жидкий чай с ситным хлебом и дешевой колбасой и решали судьбу России. Для конспирации, если вдруг нагрянет полиция, на столе лежала гитара. В общем, это была чистая революционная романтика без какой-нибудь серьезной подоплеки.

Как водилось в те времена, социал-демократы тут же сцепились с социалистами-революционерами. Обе стороны идеологически громили друг друга, а две некрасивые курсистки и я были «массой» или, как еще называли идеологически неопределившихся соотечественников, «болотом», за власть над душами которых и боролись революционеры.

Я в разговор не вмешивался, только слушал, поражаясь наивной вере наших предков в «прогрессивные идеи». Курсистки, напротив, ничего не понимали в тонкостях идеологических и партийных противоречий, но были в восторге от обстановки и, возможно, повышенного мужского внимания.

— А что думает по этому поводу господин Синицын? — неожиданно втянул меня в общий разговор чахоточного вида молодой социал-демократ.

— По какому поводу? — не очень понял я.

— Чья тактика вам больше нравится? — уточнил он вопрос. — Каким путем следует идти к революции: работая с массами или террором?

— Прекратите обвинять нас в терроризме! — не дав мне ответить, закричал на него социалист-революционер. — Мы боремся за права трудящихся и за восьмичасовой рабочий день!

Про меня тут же забыли, спор разгорелся с новой силой, и мне не пришлось придумывать отговорки, чтобы открещиваться от их программ.

— Как вам понравились мои товарищи? — поинтересовался мой новый приятель, когда мы вышли на Морозный воздух из закуренного душного помещения. — Вы за кого?

— Костя, — грустно сказал я, — я, как и все, только за себя. Поверьте мне, политика — дело злодеев. Почитайте про великую французскую революцию и представьте, что будет у нас, когда настанет великий русский бунт! Увы, в политике не бывает ни правых, ни святых, бывают только оболваненные фанатики и борьба интересов. А стенания ваших лидеров о благе народа — только необходимая для привлечения симпатий простаков демагогия.

— Извините, Алексей, вы случайно не служите в охранке? — ледяным тоном спросил меня умеренный радикал.

— Не служу, — честно сказал я. — Возможно, к сожалению…

— Что же, в таком случае, прощайте. Наше знакомство не может быть продолжено, — тем же тоном заявил добродушный Костя, — надеюсь, вы не побежите на нас доносить!

— О чем доносить? — сказал я ему вслед. — О том, что вы полные идиоты?

Однако, мой знакомец уже далеко отошел от меня и последних слов реплики не расслышал. Услышали ее, судя по всему, другие люди. Я почувствовал, как меня оторвали от земли и понесли по воздуху. Два крепыша в одинаковых пальто и шляпах-котелках, приподняв меня над землей, потащили к остановившейся возле обочины дороги крытой пролетке.

— Вы что делаете! — только и успел воскликнуть я, как меня с силой впихнули в открывшую дверцу темной, без окон, пролетки в чьи-то невидимые, но цепкие руки.

— Тише, господин студент! — сказал насмешливый голос, когда я машинально попытался вырваться. — Зачем же шуметь!

Шуметь я и не собирался, пытался понять, что происходит, и кто эти люди. То, что их не меньше двух было понятно, хорошо бы, если не больше.

— Кто вы? — спросил я, и голос у меня, надо сказать, дрогнул. Слишком ловко прошло похищение чтобы остаться уверенным в себе.

— А вы сами, господин студент, догадайтесь? — продолжил куражиться тот же невидимый человек. — Ну, давайте, с трех раз?!

Самым безопасным для меня, было, пожалуй, оказаться в руках полиции. В таком случае, оставался хоть какой-то шанс выпутаться из неожиданной передряги.

— Вы из полиции? — спросил я, в глубине души надеясь на положительный ответ,

— Вот какой вы догадливый, господин студент, с нервого раза почти угадали!

— Что значит — почти? Раз вы не полиция, тогда кто, и что вам от меня нужно?! — говорил я, группируясь и пытаясь хотя бы на ощупь сориентироваться в кромешном мраке.

— Те, господин студент, кто занимается государственными преступниками!

— Жандармы, что ли? — уточнил я, вспомнив о разделении карательных функций между полицией, занимавшейся уголовными делами и жандармским корпусом — политическими.

Невидимый тюремщик похвалил:

— Теперь попали в самую точку! Я почти успокоился. Гораздо хуже для меня было Попасть к моим старым врагам. Перед Российской короной и жандармским корпусом у меня вины не было, так что и беспокоиться не стоило. Максимум, что мне могли предъявить — это фальшивые документы.

— И что вам от меня, господа жандармы, нужно? — перестав пытаться вырваться из удерживающих рук, спросил я.

— Погодите, скоро обо всем узнаете, — явно насмехаясь, пообещал невидимый тюремщик. — Нехорошо, господин студент, бунтовать против начальства, за это можно и в Сибирь прогуляться!

— Вы меня с кем-то путаете, господин хороший, — ответил я, — и не дышите мне в лицо, а то от вас чесноком воняет!

— Ишь ты, как он заговорил, — перешел на «ты» невидимый, но пахучий шутник, — скоро не говорить, а петь будешь, как соловушка!

Меня сильно ударили чем-то твердым и жестким, скорее всего, сапогом, под колени. От неожиданности я упал на дно пролетки.

— Ну, погоди, сволочь, — невольно воскликнул я, — обещаю, мало тебе не покажется!

Увы, мало не показалось мне. Даже показалось слишком много. Власть, она и в Африке власть, что же говорить о России! Удары посыпались на меня из темноты, и непонятно было, кому и куда отвечать. Хорошо еще, в тесноте пролетки жандармам было трудно развернуться, иначе мне после недолеченных ранений пришлось бы совсем плохо. Ругаться, кричать или звать на помощь было совершенно бесполезно, И я только молча защищался.