Боги не дремлют - Шхиян Сергей - Страница 51

Мне показалось, что в его состоянии не то что воевать, невозможно просто стоять на ногах. Сеславин же не только старался казаться спокойным, уверенным в себе, даже бесстрастным, он так безукоризненно себя вел, что смог нам приветливо улыбнуться. Как ему это удавалось, я не понял. Невольно вспомнились строки из стихотворения Лермонтов «Бородино»:

Да, были люди в наше время.

Не то, что нынешнее племя:

Богатыри – не вы!

Прав был принц Евгений Богарне, оценивая героизм русских и французских воинов во время этой странной, никому не нужной войны: «Говоря по совести, не было причин ни Кутузову доносить о победе императору Александру, ни Наполеону извещать о ней Марию Луизу. Если бы мы, воины обеих сторон, забыв на время вражду наших повелителей, предстали на другой день перед алтарем правды, то слава, конечно, признала нас братьями».

Следуя приглашению, мы с «корнетом» подошли к командиру отряда. Наша французская форма его удивила, но он не подал вида и любезно с нами поздоровался. Мы представились, Матильда помещицей Пузыревой, я московским жителем, случайно оказавшимися в театре военных действий.

Только услышав, что стройный уланский корнет дама, Александр Никитич не смог сдержать удивления. Он попросил рассказать, откуда у нас французская форма и оружие, но слушать не смог, покачнулся и устоял на ногах только с помощью юного гвардейского прапорщика с типично немецким лицом. Как я вскоре узнал, тот действительно по происхождению был обрусевшим немцем, по имени Александр Габбе.

– Вам плохо? – сочувственно спросил я.

– Пустое, – отирая здоровой левой рукой, пот с лица, ответил капитан, – сейчас некогда хворать! Выгоним неприятеля из пределов отечества, тогда и будем лечиться.

– Я бы мог вам помочь, – предложил я, – я немного понимаю в медицине.

– Увы, нам уже нужно выступать, как-нибудь в другой раз.

– Это не займет много времени, но обещаю, вам сразу станет легче, – настойчиво сказал я.

Честно говоря, этот человек с первого же взгляда так мне понравился, что захотелось ему хоть чем-то помочь.

– Спасибо, но только разве что ночью на биваке, сейчас не до того. Черкес, иди сюда, – ласково позвал он коня. Тот посмотрел на хозяина лиловым глазом, по-человечески кивнул головой и тотчас подошел. Прапорщик подставил капитану плечо, и Сеславин вновь оказался в седле.

– Вы, надеюсь, с нами? – спросил он нас с Матильдой. – По пути расскажете о своих приключениях.

О моем участии в пленении французов он даже не упомянул, отнесся к этому как к обычному пустячному делу, что мне тоже понравилось.

Штабс-ротмистр в форме Сумских гусар отдал приказ «По коням» – и отряд тотчас оказался в седлах.

Замешкались только мы с Матильдой, что, надеюсь, было извинено, я помогал даме сесть в седло. Отряд сразу же тронулся. Мы подъехали к командиру и расположились от него по обе стороны. Сидеть в седле Сеславину было легче, чем стоять на ногах и видно было, что боль постепенно его отпускает. Я не спешил с началом рассказа, давал ему возможность придти в себя.

Александр Никитич с интересом поглядывал на Матильду. Она, как настоящая женщина, тут же встала в стойку, или, что было точнее в той ситуации, села в седле елико возможно, грациозно, так, будто находилась в гостиной и принимала гостей. Дорога была такой раскисшей, что ехать было трудно, ноги лошадей скользили, но это не мешало ей очаровательно выглядеть. Не портили ее даже не сошедшие до конца следы побоев. Однако рассказывать о наших странствиях пришлось, в основном, мне.

Само собой, никаких чудес в этом рассказе не присутствовало. Пузыревы, как и я, всего-навсего, бежали из сгоревшей Москвы, пробирались в свое имение. Мы случайно встретились на дороге, ну а дальше я уже говорил о вполне реальных событиях. Из всех наших подвигов, как мне показалось, Сеславину больше всего понравился способ разоружения французских улан. Он даже посмеялся, когда Матильда передала ему содержание тостов, на которых сломались восторженные и легкомысленные французы. Потом он меня удивил неожиданным выводом, который сделал из рассказа:

– Кажется, вы избегаете крови? – вдруг спросил меня капитан. – Стараетесь обойтись без жертв?

Я понял, что он имеет в виду не только оставленных в живых уланов, но и сегодняшний эпизод, замялся с ответом, но потом подтвердил его догадку.

– Пытаюсь, – ответил я, – хотя это редко получается. И без моего участия на земле ее льется слишком много. Зачем было погибать сегодняшним баварцам, большинство которых до похода на Россию толком не знали даже, где она находится?

– Они пришли к нам с мечом и должны от меча погибнуть, – ответил он.

Я пожал плечами и промолчал. Между нашими культурами был слишком большой разрыв, и что-то доказывать, объяснять было бесперспективно, в любом случае мы бы говорили на разных языках. Даже в наше время совершенно бессмысленно убеждать какого-нибудь фундаменталиста в том, что он не столько романтический борец за свою высокую идею, сколько закомплексованный козел и недоумок. Сеславин же был человеком своего времени, офицером воюющей армии, война была отечественной и жестокость в бою поощрялась высокими наградами.

– Однако, я с вами полностью согласен, – неожиданно для меня докончил он. – Сдавшийся противник заслуживает милосердия.

Я кивнул и продолжил рассказ о наших приключениях. Когда рассказ дошел до встречи с адъютантом командира четвертого корпуса Великой армии и нашего с Матильдой розыгрыша, Сеславин насторожился и смотрел на меня с нескрываемым вниманием. Потом задал вполне логичный вопрос:

– Откуда вы знаете о расположении сил нашей и французской армий?

– Ну, все-таки мы с госпожой Пузыревой носим французскую форму и общались с разными людьми, – неопределенно ответил я. – Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, чем руководствуется Наполеон. Что не говори, он действительно великий полководец и прекрасный стратег. Сейчас ему нужно прорваться к русскому продовольствию, чтобы накормить и спасти армию, поэтому он и перешел на новую дорогу, чтобы обмануть Кутузова.

– Наполеон? Вы хотите сказать, что он перешел на Новую Калужскую дорогу? – быстро спросил он.

– Да, а Богарне с четвертым корпусом будет прорываться мимо Малоярославца на Калугу, а основные силы постараются обойти нашу армию стороной, – уверено сказал я, внося собственную лепту в ход Отечественной войны. – Можете проверить!

Сеславин несколько минут сосредоточено думал, потом окликнул штабс-ротмистра:

– Алферов, поворачиваем к Новой Калужской дороге, и прикажи всем соблюдать крайнюю осторожность!

Казачий офицер кивнул, тронул нагайкой коня и поскакал в начало колоны. Скоро мы свернули с тропы в лес, после чего начались настоящие мучения. Не знаю, как обстоят дела в этой местности в наше время, думаю, там теперь просто дачные участки, но в начале девятнадцатого века здесь рос настоящий дремучий лес с оврагами, широким ручьями, непроходимо разбухшими от проливных дождей.

Короче говоря, не ближнее Подмосковье, а сибирская тайга. Все, кроме Сеславина, который не мог ходить, вынуждены были спешиться и пробираться сквозь заросли и бурелом, как кому заблагорассудится. Хорошо еще в команде оказалось несколько местных крестьян-проводников, знавших здешний лес, иначе мы не дошли бы до места и к полуночи.

Само собой, теперь во время движения разговаривать стало невозможно, и я подошел к Сеславину только после того, как кто-то из авангарда крикнул, что впереди видна дорога. Александр Никитич теперь выглядел еще хуже, чем раньше, и в самом прямом смысле заваливался в седле. Его адъютант и прапорщик Габбе, которые во время пути от Сеславина не отходили, помогли капитану слезть с лошади.

Александра Никитича уже не держали ноги, и он без сил опустился на проворно постеленный адъютантом плащ. Я подошел к нему и опять предложил свою помощь. Партизан посмотрел на меня полными страдания глазами и отрицательно покачал головой. Мне показалось, что у него уже просто недостает сил говорить.