Турецкий ятаган - Шхиян Сергей - Страница 47

— А мне сказали, что у дьяка в плену какая-то боярышня, из знатного рода.

— Аленка-то боярышня? Нет, мы, конечно, то же в Москве не последние люди, но не бояре. Мы с Зосимом, — он кивнул на чернобородого, — посадские из суконной сотни.

Я вспомнил, что сотня — древнерусская сословная единица, на которую делилось городское купечество. Сотни была вроде купецкого союза или купецкого цеха. По названию различались сотни гостинная и суконная. Члены ее, обыкновенно некрупные капиталисты, выбирались на должности целовальников или голов на кружечные и таможенные дворы в незначительных городах. То, что члены сотни не самые последние люди в Москве, Арсений был отчасти прав. За свою службу торговцы гостинной и суконной сотен имели даже кое-какие права. Подобно гостям (богатым купцам), они пользовались питейной привилегией и получали повышенную в сравнительно с простыми горожанами, плату за «бесчестие», которая, впрочем, была ниже платы за «бесчестие» гостей. Получалось, что члены сотни были по положению немногим ниже богатых купцов, которые к концу XVI века вырастают до привилегированных представителей купеческого чина вообще, имевших право владеть вотчинами наравне с военно-служилыми людьми.

— Почему же вы не обратились с жалобой на дьяка, а сами пытаетесь спасти девушку? — задал я наивный, если не глупый вопрос.

— Это у вас на украйнах, может, правда есть, а у нас в Москве ее днем с огнем не сыщешь. У нас прав тот, у кого больше прав, — мрачно сказал Арсений.

Мне осталось только сочувственно хмыкнуть. Вопрос с правдой и правами, увы, и в грядущих веках остался открытым. С другой стороны мы, слава Богу, живем не в какой-то там Англии, где жену премьер-министра могут потащить в суд за безбилетный проезд в трамвае. У нас уважаемых, заслуженных людей чтят и по пустякам не беспокоят. Правильно говорили римляне: «Что положено Юпитеру, не положено быку».

— Понятно… И как вы собираетесь выручать девушку? Пойти вдвоем на приступ имения? На меня-то вы зачем напали?

— Хотели попытать какого ни есть дьякова холопа, куда тот девку дел, — вмешался в разговор Зосим, — да, может, он ее уже испортил, тогда что ж, тогда пусть.

— Что значит пусть? — не понял я. — А ты девушке кем приходишься?

— Суженный он ей, засватанная у меня девка, — ответил Арсений.

Я внимательно посмотрел на чернобородого. На романтического жениха он явно не тянул, был ровесником отца и «на лик», на мой вкус, не так чтобы очень справен. Впрочем, любовь зла, мало ли в кого девушки не влюбляются. Вот его слова «тогда что ж, тогда пусть» мне не понравились в принципе. Однако я не стал тут же разглагольствовать о морали и нравственности, просто поделился информацией:

— Я только знаю, что девушку держат в самом высоком тереме. Под окном у нее стоит (в этот момент правильнее было бы сказать, лежит) на страже стрелец. И к тому же имение охраняет человек пятнадцать стрельцов и холопов там не меньше полусотни, так что сами смотрите.

— Эх, задача-то какая, — почесал в затылке отец, — ну, да за родное дитя и живота жалеть не резон. Может, все-таки как-нибудь девчонку вызволим.

— Ну, дьяк! Ну, вражина! — вмешался в разговор жених. — Тут и правда напролом не получится. Если только царю-батюшке в ноги упасть, мол: «Не дай безвинную душу погубить!»

— То-то, царю Борису теперь до девок дело, — покачал головой Арсений, — слышно, царь Димитрий, Ивана Васильевича Грозного меньшой сынок объявился. Народишко на него большую надежу полагает. Если только он, заступник, смилостивится. Только все это вряд ли, не допустит его царь Борис до Москвы. А как ты думаешь, добрый человек, если дьяку в ноги пасть, может, он пожалеет родителей и девку отпустит?

— Если Аленка уже порченная, то мне она мне без надобностей, у нас такого уговора не было, — сердито сказал Зосим. — Ты мне девку предоставь, как положено. А то она невесть с кем гуляет, а я, выходит, здравствуйте, пожалуйста, женись!

Арсений затравлено посмотрел на ревнивого жениха, чувствуя, что теряет последнего союзника. Хотел что-то сказать, но вместо того, махнул рукой. Мне его стало жалко, хотя мелькнула мысль, что, может, в судьбе неведомой Алены не все так трагично.

— А как случилось, что девушку украли? — осторожно спросил я, чтобы, если придется вмешаться в конфликт, не оказаться непрошеным спасителем.

— Углядел ее дьяк, видно, в церкви, — ответил Арсений, — как там и что я не знаю, только промеж них ничего такого не было. Алена девушка — нравная и поведения уважительного. Долг свой блюсти умеет и плохого слова, — он укоризненно посмотрел на Зосима, — про нее никто не скажет! Как дьяк прознал про нее, кто такая и где обитает, того я не ведаю. Я дознался только, что подкупил дьяк одного моего приказчика, тот и выдал ему дочку. Донес, когда пошли они с матерью к вечерне, и когда по темноте возвращались, налетели на них лихие люди, старуху мою в канаву столкнули, а Алену в возок сунули, только ее и видели. Я как узнал о нашем несчастье, начал людей пытать, вот тогда-то вся правда себя и показала. Как мне донесли о приказчике, что у него деньга шальная завелась, взялся я его править. Он во всем сознался и назвал и нашего обидчика.

Арсений надолго задумался, видимо, вспоминая все перипетии последних дней, тяжело вздохнул и окончил рассказ:

— Пошел я с челобитной в свою сотню к старосте, да он как узнал имя дьяка, руками на меня замахал и вон вытолкал. Тогда попросил я Зосима помощь оказать, он, грешить не буду, сначала поломался, да после согласился. Аленка-то за него просватана. Вот мы сюда и попали…

— Понятно. Ладно, купцы, помочь я вам не обещаю, но что смогу сделаю. А вы сами смотрите, как вам поступать. Может быть, лучше не на приступ идти, а заступников себе найти. Неужели во всей Москве никто с посольским дьяком справиться не сможет?

— Ну, если все как ты говоришь, то я туда, — Зосим кивнул в сторону имения, — лезть отказываюсь. Девок-то много, а голова одна. Ты, Арсений, меня прости, но живота из-за твоей Аленки лишаться я не согласен!

Арсений ничего не ответил товарищу, только глянул на него растерянно и потупил глаза. Потом заговорил, с обычной покорностью русского человека, столкнувшегося с непреодолимым препятствием:

— Пойдем-ка мы, и правда, домой, подобру-поздорову. Видать, такая наша судьба. Против силы сила нужна, да где ж ее взять-то? А уж ты, добрый человек, постарайся. А что тебя побить хотели, прости, не держи сердца. От отчаянья на такое подлое дело пошел. А если поможешь, то и я, как смогу, и Бог тебя наградит.

— Постараюсь, — пообещал я. — И еще скажи мне купец, Аленка твоя за Зосима своей волей идти хотела, или ты принудил?

— Как ты такое даже говорить можешь? — обиделся он. — Мы что, нехристи какие? У нас все, как у людей, и сватовство, и сговор был. Зосим человек солидный, дом у него свой и дело прибыльное. К тому же он второй год вдовеет. Чего ж ей было за Зосима пойти не согласиться? Да и не ее это дело женихов себе выбирать. Родителям, чай, виднее, за кого дочку выдать.

— Ладно, — сказал я, без особого чувства, — теперь мне все понятно. Прощайте, нам расходиться пора.

Мы без особой душевности раскланялись и разошлись в разные стороны. Хмель у меня выветрился окончательно, единственным последствием недавнего праздника осталась тупая боль в затылке. Неведомую Алену было искренне жаль — куда ни кинь, ничего хорошего девушке в жизни не светило. Даже если ее удастся спасти от сластолюбивого дьяка, то в лучшем случае, выдадут замуж за вдового Зосима, который остаток жизни будет попрекать ее за «измену». Ей, жертве произвола и насилия, еще придется оправдываться за чужое сластолюбие и вероломство. Однако отказываться от попытки познакомиться с таинственной пленницей я не собирался.

Настроение у меня окончательно и портилось. Я, не скрываясь, дошел до тына, с хода перепрыгнул «ров» и пролез в дыру в заборе во двор имения. Пока я спал и общался с посадскими, обеденное время прошло. О том, как без меня обходится десятник, не вспоминал, было как-то не до него. Однако он обо мне не забыл. Не успел я возникнуть на хозяйственном дворе откуда ни возьмись, появились мои новые друзья в своих длинных красных кафтанах. Было их пятеро, что само по себе уже немало, к тому же в руках они держали не сабли, с которыми не умели толком обращаться, а любимое стрелецкое оружие, бердыши.