Турецкий ятаган - Шхиян Сергей - Страница 6

Здесь было не топлено, и меня скоро начал пробирать озноб. Оставив исследование древнерусского искусства на светлое время суток, я вернулся к своей провожатой, и она довела меня до спальной коморки. Только там я смог рассмотреть «девку».

Честно говоря, от такой прелестницы можно было только вздрогнуть.

Я вроде бы невзначай осветил ее лицо свечой: круглолицая, если не сказать толстомордая, «красавица» была неопределяемого возраста, бледна как смерть, с широкими черными бровями и свекольно-красными кажущимися черными щеками.

«Девка» между тем взбила мои перины, подушку и кокетливо подперла бок рукой.

— Ты, государь-батюшка, почивать станешь, или мне остаться, — спросила она.

— Зачем тебе оставаться? — не понял я.

— Ну, вдруг ты девичьей сласти захочешь!

— Спать, конечно, — до неприличия поспешно произнес я, с опаской глядя на прикольную красотку, — иди себе, милая, с Богом.

«Девка», судя по всему, ничуть не расстроилась таким пренебрежительным отношением к своим женским прелестям, забросила в рот очередную семечку, разгрызла, вежливо сплюнула шелуху в кулак и, независимо поведя плечом, удалилась.

Оставшись один, я стремительно забрался между перинами, греться после холодного «моления».

Похоже, мое погружение в стародавнюю эпоху проходило по всем правилам, с баней, молитвами и «дворовыми» утехами. Осталось только наблюдать, чем все это кончится.

Пригревшись между знойными перинами, я неприметно для себя заснул и открыл глаза, только когда на улице было уже светло.

В комнате за ночь выдуло все тепло, и я с опаской высунул нос из теплых пуховых объятий. Одежду мою все еще не вернули. Я еще несколько минут полежал, потом выскочил из постели, сунул ноги в опорки, и, как был в исподнем, отправился искать людей и тепло.

Вчерашний бесконечный коридор оказался слабо освещен двумя маленьким окошками, прорубленными под самым потолком, и я без труда нашел вчерашнюю горницу.

В ней было по-прежнему холодно. Чтобы привлечь к себе внимание, я энергично подвигал по полу тяжеленным стулом. Тут же на грохот в комнату заглянула полная девушка с очень приятным, славянского типа лицом, добрыми синими глазами и спросила знакомым голосом:

— Пробудился, государь-батюшка? Как спалось?

Я замешкался с ответом, соображая, как один голос мог оказаться у вчерашнего страшилища и у этой очень даже милой и женственной особы.

— Спасибо, хорошо, — наконец сказал я. — Это ты меня вчера в часовню водила?

— Я, — ответила девушка, — нешто не узнал неприбранную? Дурной стала?

— Наоборот… — задумчиво сказал я, вспомнив, что как-то таким же образом «прибралась» моя жена. — Тебе, девушка-красавица, неприбранной больше идет.

— Все-то вы, мужи, над нами девками насмешничаете, — хихикнула она, весело блеснув глазами. — Скажешь, тоже, идет неприбранной!

В этом создании явственно присутствовала чувственная грация, ненавязчивая и привлекательная женственность.

— А звать-то тебя как, красавица? — совсем иным, чем раньше тоном, спросил я, инстинктивно вставая в охотничью стойку.

— Наташкой кличут.

— А скажи мне, свет-душа, Наташенька, — заговорил я в былинной манере, — где моя одежда, а то стыдно перед такой красавицей в исподнем гулять.

— А иди к себе, я принесу, — кокетливо ответила девушка, состроив глазки.

Похоже, между нами уже начали завязываться игривые отношения.

Я уже замерз стоять в одном белье и валенных опорках на босу ногу в холодной горнице и быстро вернулся в свою келью под перину. Скоро там появилась и Наташа с моими выстиранными и вычищенными вещами. Она разложила их на сундуке и присела рядышком.

— Мне нужно переодеться, — намекнул я, подозревая, что она и не собирается уходить.

— Так переодевайся, — без тени смущения проговорила девушка, с интересом меня рассматривая.

Смешно об этом говорить, но смутился я.

— А тебе стыдно не будет глядеть? — спросил я, все с большим интересом разглядывая волоокую красавицу.

— Не, — прямо глядя в глаза, спокойно ответила она, — чего же мне, государь-батюшка, стыдиться? Я мужиков всяких видала-перевидала, это наше дело такое женское.

От такой прямоты меня слегка покоробило, чай не в двадцать первом веке живем.

— Ну, смотри, коли интересно, — после небольшого внутреннего сопротивления сказал я и скинул свои посконные одежды. Не знаю, что чувствуют, раздеваясь на публике, стриптизеры, мне стоять под прицелом женских изучающих глаз было неуютно.

— Наташа, — сердито сказал я и добавил в ее же манере, — прекрати на меня таращиться, а то знаешь, чем это кончится?!

— Так при свете такое делать грех, — серьезно ответила она.

— Вечером в баню сходим и грехи смоем, — пошутил я, собираясь одеться.

— Ну, если так, то ладно, давай, — вздохнув, сказала Наташа. — Как будешь, просто или по-собачьи?

— Да ты что, я же пошутил, — начал было говорить я, но кончить фразу не успел. Девушка через голову стянула с себя рубаху и обнаружила такие аппетитные, гармоничные формы, что слова застряли у меня в горле.

— Ложиться или раком встать? — по-прежнему не смущаясь, спросила она.

— Становись! — потеряв разом и голос и моральные принципы, просипел я.

Наташа кивнула и, взобравшись на постель, встала на колени, положила щеку на сведенные руки и прогнула спину.

От такого обилия великолепной женственности у меня перехватило дух. Я не мог сразу вспомнить, у кого из художников видел такую великолепную, розово-белую женскую плоть, точно, что не у Рубенса и Кустодиева. Потом прояснилось, у Ренуара. Наташа, не дождавшись моей активности, посмотрела из под руки:

— Скоро, государь-батюшка?

— Погоди, милая, куда спешить, дай тобой полюбоваться!

Девушка фыркнула со смешком:

— Чем любоваться-то?

— Есть чем, — ответил я и провел рукой по ее великолепной, сметанной белизны, коже, — дай я тебя поцелую что ли…

— А не зазорно тебе, государь-батюшка, кабальную холопку целовать?

— В каком это смысле? — не понял я и поправился: — Что значит кабальная холопка?

— Так за тятины долги меня в кабалу на блядство определили.

Опять все помешалось во времени. Я понял, что имеет в виду девушка: старинный обычай отдавать в рабство на время или навсегда за невозвращенный кредит. Я легко толкнул Наташу в плечо, и она послушно легла на бок. По инерции я еще гладил ее нежную, теплую кожу, но любовный настрой прошел.

— Тебе-то самой это нравится?

— Скажешь, тоже! — сердито ответила девушка. — Кому ж такое понравится!

— Ну, не скажи, — вяло произнес я и начал одеваться, — мне так нравится…

— Ты, государь-батюшка, мужик, а я девка, — нравоучительно сказала Наташа. — Нам такое делать грех и пакость.

— Знаешь что, прекрати меня звать государем-батюшкой, у меня имя есть, — сердито сказал я. — Меня зовут Алексеем!

— Твоя воля, государь-батюшка, Алексий, — покорно сказала девушка и добавила, видя, что я совсем оделся:

— Мне так и лежать или можно встать?

— Вставай, конечно, и узнай, пожалуйста, когда будет завтрак.

Наташа принялась сползать с постели вперед ногами. Это было настолько эротично, что у меня опять застлало глаза сладким туманом, и чтобы отогнать наваждение, я вынужден был отвернуться к окну. Иначе все мои оставшиеся принципы не выдержали бы напора взбунтовавшихся гормонов.

Мы с Наташей дружной парочкой отправились в столовую, в которой я еще не был. Там было протоплено. Завтрак, оказывается, давно ждал на столе. Был он в стиле XVII века — без чая и кофе, из натуральных российских продуктов с учетом постного дня: квас, рыбные и сладкие пироги. Сказать, что такая еда мне понравилась, было бы ложью, сытно, обильно, съедобно, но слишком просто.

Когда я поел, в столовой появилась Людмила Станиславовна и пригласила в холодную горницу. Я спросил, почему в ней не топят. Домоправительница удивленно посмотрела и объяснила, что в Москве дрова слишком дороги, чтобы отапливать весь дом. Это было странно, «организация», содержащая это здание, была, как я догадывался, такой крутой, что лишняя сотня рублей за зиму на отопление вряд ли имела для нее какое-нибудь значение.