Турецкий ятаган - Шхиян Сергей - Страница 63

Теперь, когда она знала и видела, насколько мне не безразлична, ее перестало подстегивать женское желание самоутвердиться и любыми средствами добиться внимания и признания. Так что мои шансы на успех сразу снизились. Напротив, у нее включились женские страхи, появилось опасение оказаться не охотницей, а добычей. Девушка замкнулась, опять начала дичиться и подозревать меня во всех смертных грехах. Меня такое изменение поведения, как и внезапная холодность, обидели. Хотя, если быть честным перед самим собой, то намеренья в отношении нее у меня были отнюдь не бесполые.

— Как стало холодно, — пожаловалась Алена, — боюсь, озимые опять вымерзнут.

— Это правда, что четыре года назад в конце августа замерзла Москва-река? — спросил я, вспомнив о аномально ранней зиме 1601 года.

— Не знаю, я в месяцах не разбираюсь. Тогда мне было… — Она задумалась, подсчитывая года, но возраста не назвала. — Да, помню, конечно, тогда на яблоневый спас ударили морозы! И еще и тятя и мама говорили, что когда они были молодыми, никогда таких, как теперь, холодов не бывало.

Разговор о погоде был, конечно, интересен, но мы оба думали совсем о другом.

Весь остаток дня, пока я заготовлял для бани дрова и растапливал печь, а Алена потрошила рыбу и ухаживала за своим вороным, между нами незаметно нарастало напряжение. Оба делали вид, что ничего не происходит, но я старался, как можно чаще попадаться ей на глаза, а она напротив, дичилась, как в первый день пребывания здесь. В конце концов, мне это надоело, я обиделся, и сам демонстративно перестал обращать на нее внимание.

Теперь, когда до какого-нибудь поворота в наших отношениях осталось совсем немного времени, мы, недовольные друг другом, мерзли перед открытой дверью землянки, из которой все никак не выходил угар.

— Сначала помоемся, или будем жарить рыбу? — спросил я, как бы между прочим, но с большим подтекстом.

— Конечно, сначала рыбу, ты же целый день ничего не ел, — ответила девушка, никак не отметив употребление мною в отношении мытья множественного числа.

Мы надолго замолчали. Потом я в очередной раз спустился в землянку проверить состояние печи и зажег о подернутые пеплом уголья лучину. Она не погасла, что говорило том, что угарный газ выходит, и скоро здесь можно будет нормально дышать.

— Уже можно спускаться, — сообщил я девушке.

Алена прихватила подготовленную к жарке рыбу и спустилась ко мне в тепло. Я запалил сразу несколько лучин, так что у нас стало не только тепло, но и светло. Девушка сразу же занялась ужином, а я праздно сидел на лавке. Когда она освободила от рыбы наше единственное ведро, я молча забрал его и отправился на пруд за водой. После душной жары землянки холодный ветер пробирал до костей, а мне нужно было еще отмыть ведро от рыбного запаха.

Возился я довольно долго, так что руки у меня совсем занемели. Когда принес воду, Алена уже кончала жарить первую партию рыбы. Мы решили напечь ее про запас, не только на завтрашний день, но и в дорогу.

— Садись скорей, ешь, пока не остыла, — пригласила меня девушка, как только я появился в землянке.

Пока меня не было, у нее кардинально поменялось настроение, и от недавней холодности не осталось и следа. Мы с жадностью очень голодных людей набросились на еду. Видимо, как и у меня, у Алены пареная репа тоже не входила в перечень самых любимых блюд.

Наконец темп поглощения «морепродуктов» начал падать. Я наелся, как удав, и впервые за последнее время, перестал ощущать чувство голода. К этому времени успела согреться вода в наших двух глиняных горшках. Алена попробовала пальцем степень ее готовности к банным процедурам. Мы оба ощутили приближение «момента истины».

После всех наших разговоров и моего вынужденного закаливания под проливным дождем, речи о моей ночной прогулке по морозцу, пока она будет мыться, не возникало. Тем более что я был в еще статусе раненого. Однако коварная юница придумала не менее прикольную феньку, она собралась мыться в полной темноте.

— Да ты, что?! — поразился я, когда она неожиданно попросила меня потушить все лучины. — Если ты стесняешься, то я отвернусь!

— А не будешь подглядывать? — подозрительно спросила девушка.

Я хотел честно признаться, что если получится, то обязательно буду, но вместо этого ответил обиженным тоном:

— Конечно, нет, как ты вообще могла такое подумать!

Алена поверила в эту святую ложь и начала медленно снимать с себя трофейное мужское платье.

…Какой-то известный человек, видимо, любитель собственноручных афоризмов, сказал, расхожую фразу, которую теперь часто цитируют, что ничего не может быть менее сексуальным, чем обнаженная женщина. Не знаю… Может быть, он как-то связан с продажей женского нижнего белья или имел нетрадиционную сексуальную ориентацию, или у него в тот момент были серьезные проблемы со здоровьем, кто его знает, к чему он сказал такую глупость. Не знаю, как другим мужчинам, но почему-то мне так никогда не казалось. Даже, я бы сказал, что казалось как-то наоборот…

Алена, твердо уверенная, что я на нее не смотрю, продолжала грациозно снимать с себя позорные мужские обноски.

На свечку дуло из угла,

И дух соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

Постепенно, тут я могу твердо сослаться на авторитет конкретного Карла Маркса, рациональное зерно женственности зримо избавлялось от идеалистической шелухи одежды, и чем больше, тем сильнее у меня захватывало дух. Да, посмотреть здесь было, на что и не только из-под полы или искоса. Да и вообще на все прекрасное нужно смотреть во все глаза, чтобы случайно не пропустить чего-нибудь особенно красивого.

Хорошо, что девушка даже не догадывалась о таком упорном, пристальном к себе внимании. Она вела себя вполне естественно, и пока я, разинув от восхищения рот, обозревал ее открывающееся пленительнее великолепие, Алена аккуратно сложила снятую одежду стопкой и занялась водными процедурами.

— Может быть, тебе помочь помыть спину? — вежливо предложил я мерзким вибрирующим голосом.

— Нет, спасибо, я как-нибудь сама, — ответила она. — Тебе будет неприятно.

— Ерунда, мне это совсем не трудно, а тебе самой неудобно, — включился я в извечную игру, проходящую между мужчиной и женщиной, когда все и так понятно, но прямо говорить стыдно, и обе стороны, начинают юлить и стараются казаться бесстрастными и пристойными.

— Нет, мне будет стыдно, ты увидишь, что я совсем некрасивая…

— Ты! — страстно воскликнул я, — Ты?! Некрасивая!!! Да как ты можешь такое говорить! Ты замечательная!

— Нет, это неправда! Ты меня обманываешь! — так же горячо, как и я восхитился, запротестовала она. Алена, по национальной русской традиции, одновременно боялась сглазить хорошее, но и не желала просто так терять свою законную долю восторга и восхищения.

Ох уж, эти наши невинные половые игры, без которых, почему-то, беднеет аромат чувств и исчезает пленительная прелесть любовной прелюдии! Не хочу грешить на тупую глобальную американизацию, которая масскультурой и дебильными киносказками навязывает свои, примитивные для меня модели отношений между людьми, но мне кажется, между предложением: «пойдем, сделаем секс» и «я тебя люблю и хочу», такое же различие, как между Богом и червяком.

— Алена, у тебя совершенно необыкновенные глаза, а какие у тебя прекрасные волосы! — убежденно говорил я, впрочем, замечая и имея в виду не только эти, но и многие другие ее достоинства. — Ты не волнуйся, я не буду на тебя смотреть, к тому же, тут всё равно темно…

— Правда? — легко поверила она. — Ты обещаешь?

— Конечно, — еще легче, чем она поверила лжи, обманул я. — Посмотри, у меня закрыты глаза.

Она посмотрела, убедилась, что я иду к ней, широко расставив руки и крепко зажмурив глаза, поэтому, когда наши губы случайно встретились, и сама прикрыла веки.

Впоследствии я так и не понял, кто из нас больше ждал этой минуты. Женщина, способная, защищая друга, пронзить противника клинком, не могла быть ординарной натурой. Конечно, не о какой средневековой забитости во всем, что касалось Алены, не могло быть и речи. Одно дело соблюдать общепринятые правила игры и отдавать дань традициям, совсем другое в полной мере раскрыться, когда от тебя этого ждут и не вынуждают скрываться за маской условностей.