Волчья сыть - Шхиян Сергей - Страница 84

– А почему Святой Отец от него кровью залился?

– А как же иначе? – удивился кузнец. – Для чего же тогда правеж? Показать тебе мою спину?

Делать было нечего, думать о ближайших перспективах не хотелось, и я согласился:

– Почему ж не показать, покажи.

Тимофей криво усмехнулся и стянул через голову холщовую рубаху. Повернулся ко мне спиной.

– Погляди, коли любопытно.

Я взглянул, и мне чуть не сделалось дурно. Это была не спина, а одна багровая рана с зажившим, кое-как слепленным кусками и полосами, мясом.

– Это после кнута? – только и спросил я, не в силах отвезти взгляда от такого надругательства над человеческой плотью.

– От него, родимого, от кого же! Все лето пластом пролежал, спасибо жена-покойница и бабка Пелагея выходили. Антонов огонь травами и наварами отвели.

– И за что же тебя так?

– Известно за что, их благородие управляющий посчитали, что я, будто, дерзок.

– Неужели только за это? Вот гад!

– Известно, не горлица, коли не только меня, мужика, но и малых деток не пожалел. Вот для него кнут и держу. Его, поди, как дворянина за душегубство только что в острог посадят, да в каторгу сошлют, а я поспособствую, чтобы он на себе и народное горе почувствовал, – договорил Тимофей, натягивая на обезображенное тело рубаху.

– И это все с тобой сделали простым кнутом?

– Почто простым, правежным.

– Ну-ка покажи, – попросил я, – вчера я толком не разглядел.

– Это всегда пожалуйте. Нам за показ денег не брать.

Кузнец развязал свою суму и подал мне завернутое в чистую тряпицу это орудие пытки. Только теперь, держа в руках, я понял, что такое настоящий кнут.

Как я уже говорил, к толстому, в обхват руки, древку был приделан сложенный из толстых четырехгранных полос кожи семидесятисантиметровой длинны столбец, делающий конструкцию гибкой и хлесткой. Столбец этот завершался массивным медным кольцом, к которому был прикреплен конец, сделанный из широкого ремня толстой сыромятной кожи, выделанный желобком и загнутый на конце когтем.

Этим-то хвостом, твердым, как кость, наносились удары. Каждый удар пробивал кожу, и она вместе с мясом отставала кусками.

– Хороший палач за три удара может кого хочешь отправить на тот свет, – вмешался в разговор Иван, – коли будет бить не плашмя, а когтем, то сквозь ребра сердце враз пробьет!

– Господи, каких же только пакостей люди не напридумывали себе на погибель и муки! – не удержался я от сентенции.

– Это как водится, – подтвердил кузнец, – как споймаю управляющего, ужо муку ему сам определю!

– Скоро на месте будем? – переменил я тему разговора.

– Зараз и доберемся. Вон за той рощицей аккурат и начнется Пьяный лес.

– Почему его так назвали?

– По барину Звереву, он на охоту всегда пьяный ездил, вот поначалу и решили, что по этому делу и сгинул. С тех пор и пошло: Пьяный и Пьяный. А ранее тот лес Выздринским звался, а почему – не знаю.

– Останови здесь, – попросил я кучера, когда мы доехали до рощицы, за которой должен был начаться лес. – Вернешься за нами вечером. Если мы не придем, приедешь на другой день. Понятно?

– Это как положено, – согласился кучер. – Мы люди с большим понятием. Коли велено, так оно и прилежно. Только Выздринским лес именовали потому, что жил в здешних краях барин такой Выздренов. А ты, коли не знаешь, не говори, – добавил он в укоризну кузнецу. – Так и звали барина – Иван Иванович Выздренов. Только помер он давно, а когда это было, врать не буду.

– Ты чего Степан, грибов объелся? – возмутился кузнец. – Коли лес Пьяный уж который год, а Иван Иваныч помер всего недолга! Скажешь тоже, слушать тошно!

– Ладно вам, потом решите, – оборвал завязавшийся спор Иван. – А почто ты здесь сойти надумал, ваше благородие? До леса еще с версту будет.

– Забыл, как мы вчера попались? А Вошин покруче Святого Отца будет. Давайте уж по холодку да с краешку подбираться. Тише едешь – дальше будешь.

Никто из спутников не возразил, и к Пьяному лесу мы пошли скрытно, через березовую рощу.

Я был во вчерашней одежде, которую стараниями Али дворовые девушки почистили и заштопали. Об Иване радеть было некому, и вид у него был совсем непрезентабельный. Тимофей вообще одет по-крестьянски в холщовые портки и рубаху, на ногах лыковые лапти. Так что драгоценные аглицкие ружья к нашей внешности никак не подходили.

Думаю, что со стороны наша троица напоминала поход двух небогатых горожан в компании крестьянина в лес по какой-то собственной нужде, вроде покупки дров.

Миновав рощу, мы не вышли в поле, отделяющее ее от нужного нам места, а перелесками направились в глубь массива, с самой дальней от проезжей дороги стороны.

Здесь, если и было кому сторожить подходы к тайным местам, вряд ли мог ожидать вторжения – слишком велик был крюк, который делали мы, пробираясь сюда.

– Ты сам бывал здесь? – спросил я Тимофея.

– Давно, еще мальчонкой. Барин Зверев пропал, когда я еще женихаться не начал, а моему старшому – да вы его видели – почитай, четырнадцатый годок миновал. Вот и считай, сколько годов прошло.

– Болота далеко отсюда начинаются?

– Нет, почитай, где сразу от поля, а где и в глубине. Клюквы здесь по осени богато.

– Слышал про клюкву. А мы не попадем в топь? – задал я вопрос, тревожащий меня как городского жителя, наслышанного о бездонных топях и зыбучих песках.

– Кто его знает, – ответил Тимофей, – может, и попадем. Как начнется болото, срубим себе вехи, чай сразу все не потопнем. Да ты, никак, боишься!

– Вот еще, что я, болот не видел! – соврал я. Болот и бездонных топей я и не видел, и боялся.

Однако, на первый взгляд все оказалось не так страшно. Сначала под ногами была только сырая пружинящая земля, потом стали попадаться лужи, покрытые ряской, и между ними островки, поросшие высокой, раскидистой осокой.

Иван срубил несколько молодых деревьев и стесал с них ветви.

Дальше мы шли, проверяя дорогу вехами. Два раза я срывался с болотных кочек в воду, но в трясине не вяз, просто промочил ноги. Впрочем, бдительности не терял; здесь было как при езде на машине начинающего водителя: как только поверил в себя и начал наглеть на дороге – тут же влетишь в скверную историю.