Время Бесов - Шхиян Сергей - Страница 10

— Голова трещит, спаса нет, — ответил Иван Лукич

— Сейчас помогу, — пообещал я. — Все будет хорошо.

— А эти там что? — спросила Елизавета Васильевна.

— Гуляют, — обобщил я развлечения гостей.

— Нет у людей ни стыда ни совести, — сердито сказала хозяйка. — Ничего, Господь их за все накажет!

Глава 3

Празднество затянулось далеко за полночь. Судя по крикам, воплям, визгу и ругательствам, оно удалось на славу. Утром все участники были хмуры и сосредоточены. От вчерашнего добродушия у продотрядовцев не осталось и следа. Теперь это были суровые воины революции, готовые ради нее на любые жертвы.

Несмотря на естественную тяжесть в организмах, они по второму разу перешерстили всю деревню и под вопли озверевших кулаков и подкулачников забрали все без исключения излишки. Даже вчерашние их подруги ревмя ревели не столько от обид, полученных ночью, сколько от принципиальной позиции давешних ухажеров, реквизировавших и у них все съестные припасы.

Излишков набралось столько, что они не вместились на собственные подводы отряда, и ими были мобилизованы дополнительные гужевые средства, чтобы вывезти все продукты разом и помешать кулакам сгноить зерно и картофель в тайных лесных ямах.

Я без дела слонялся по двору Ивана Лукича в его старых подштанниках и армяке, ожидая, когда отряд покинет деревню. Вчерашним друзьям и товарищам я даже не заикнулся об исчезнувшей одежде. Решая важнейшую задачу накормить огромную, голодную страну, наши скромные герои не могли вникать в частные вопросы и заниматься каждой отдельной, бесштанной личностью.

Пока рядовые бойцы продотряда воевали с кулачеством, командир восстанавливал здоровье в горнице Ивана Лукича. Он брезгливо ковырялся ложкой в чашке с простоквашей, мечтая совсем о другом. Уже в который раз он предпринимал допрос раненного случайной, дружеской пулей хозяина, понуро сидящего на лавке у окна:

— Не может у тебя, сволочь, не быть самогона, — строго говори он, — я же у тебя много не прошу, но кружку ты мне налить обязан!

— Нет у меня ничего, вы вчера все выпили! — упрямился Иван Лукич, раздражая командира своим видом и перевязанной головой.

— Допустим, что ты не врешь, — соглашался тот, — но одна кружка-то у тебя должна найтись! Быть того не может, чтобы у контрреволюционной сволочи не нашлось, чего выпить!

— Нет у меня ничего, вы вчера все выпили! — упорно твердил старик, видимо, не желая войти в трудное положение тяжелого героя.

— А если я твоих подкулачников по одному стрелять начну? — интересовался командир. — Тогда найдешь?

— Нет у меня ничего, вы вчера все выпили.

Убедившись, что от старика ничего не добиться, он с отвращением проглотил очередную ложку простокваши Видно было, что ему так муторно, что нет сил даже на такую малость, как привести угрозу с малолетними подкулачниками в исполнение.

— Эй, фельдшер! — окликнул меня командир. — Ты чего это морды всякие корчишь?

— О чем ты, товарищ? — удивленно спросил я вчерашнего приятеля и собутыльника.

— Иди, запрягай коня, повезешь с нами продовольствие в город! — брезгливо приказал он.

— У меня нет коня, и вообще я инвалид империалистической войны, — попробовал отговориться я.

— Если не выполнишь революционный приказ, то станешь не инвалидом, а покойником! — холодно сказал он, для наглядности вынимая из своих необъятных малиновых галифе никелированный офицерский наган.

Как будто в подтверждении серьезности его обещания в соседнем дворе бухнул винтовочный выстрел, и вслед за этим отчаянно завыла какая-то баба.

Командир послушал, будет ли продолжение стрельбы, и поглядел на меня исподлобья.

— Ты меня понял?

— Понял, — ответил я, — только лошадь и телегу мне взять негде.

— Этот вопрос мы решим, а ты считай себя мобилизованным Красной армией. И нечего на меня лыбиться, я не красная девка, убежишь — всю твою семью прикажу расстрелять за дезертирство.

— Не убегу, — пообещал я, за улыбкой скрывая холодное бешенство. — Мы с тобой теперь будем до самого конца, как близнецы-братья.

— Ну, ну, — насмешливо сказал командир, не почувствовав в обещании угрозы. — Посмотрим, фельдшер, как ты будешь служить революции.

Краснозвездный не соврал. И лошадь, и подводу для меня нашли. А вот со штанами вышла промашка, стоило только заикнуться о возвращении одежды, как меня подняли на смех. Пришлось остаться в лукичовских подштанниках

Обоз собирали до трех часов дня К этому времени продотряд всем своим личным составом опять был в лоскуты пьян. Кроме своих восьми, в него «мобилизовали» еще три крестьянские подводы с ездовыми. Больше гужевых средств в деревне не оказалось. За отсутствием мужиков, в ездовые назначили двух женщин, третьим был я. Пока вокруг кипела организационная неразбериха, я сбегал к своему тайнику и принес оттуда спрятанные вещи. Завернул их в занятую у Елизаветы Васильевны старую холстину и спрятал в своей подводе.

Ограбленные, лишенные всех своих зимних запасов продовольствия, деревенские жители выли и стонали и своей несознательностью очень сердили продотрядовцев. То и дело слышались предупредительные выстрелы. Впрочем, не обошлось и без незначительных жертв За саботаж, под горячую руку, расстреляли одноногого гармониста с конфискацией его музыкального инструмента. Кроме того, перебили всех деревенских собак. Последних — для устрашения жителей, и чтобы зря не лаяли.

Наконец, в начале четвертого командир отдал приказ трогаться, Заскрипели несмазанные оси, закричали на лошадей возчики, и подводы начали выползать из деревни. Я был в обозе предпоследним. Меня провожали Елизавета Васильевна и Аксинья с детишками, прощаясь, плакали, как по родному.

— Это все нечистая сила виновата, — говорила, отирая слезы уголками платка старуха, — тебя имущества лишила, а нас и того хуже, по миру пустила. Как теперь зимовать будем?!

Мне нечего было ей ответить и нечем помочь.

Дороги до Ивановки не было никакой, даже грунтовой. Этим, видимо, и объяснялось то, что до сих пор до деревни не добрался пи один продотряд. Двигались мы прямо по берегу вдоль реки, то и дело застревая в зарослях кустарника. Пьяные продотрядовцы ругались, били невинных лошадей и проклинали кулаков и свою тяжелую участь. До темноты мы успели доехать только до села Захаркино, родового поместья моих предков.

Я впервые увидел это село сто двадцать лет назад. До середины правления Екатерины II Алексеевны оно принадлежало государству, потом за непонятные заслуги было даровано дядюшке моего прямого предка. За прошедшее время оно почти не изменилось — те же избы, крытые дранкой, и непролазная грязь на дороге после дождя. Единственно, что стало другим — это господское поместье. В давние времена здесь был небольшой деревянный барский дом, теперь большой каменный, постройки середины прошлого века.

Поместье находилось на выезде из села с противоположной стороны, и что представляет собой новая постройка, я судить не мог, до имения от центра села было не меньше версты. Наш обоз вполз на главную улицу и остановился в центре, около кирпичной церкви. Никакой реакции жителей на это не последовало. Любопытные не высовывались из своих домов, и даже собаки на продотряд не лаяли. По приказу командира все мы собрались около его подводы.

— Здесь чего, коммуна или как? — задал он общий вопрос.

— Вроде коммуна, — ответил кто-то из продотрядовцев, — а там кто его знает.

— А где народ? — продолжил любопытствовать командир.

Этого, понятно, вовсе никто не знал, и вопрос остался без ответа.

— Здесь есть Советская власть или как?! — опять строго вопросил командир, придирчиво вглядываясь в наши лица. — Мы что, так и будем холодать и голодать посреди дороги, пока они прохлаждаются?

Ответить ему никто не успел, потому что с другого конца улицы ударил пулемет, пули засвистели над нашими головами и как горох поскакали по дороге. В мгновенье ока все попрятались под ближними возами.