И пришел Город - Ширли Джон - Страница 25

Коул повернулся к себе спиной и кинулся прочь из проулка, в то время как полупризрак кричал вслед:

– Я знал, что ты бросишься наутек сразу после моих слов: «Не могу сказать, потому что…»

Коул бежал обратно к машине.

Коул мчал на предельной для жизни скорости, подсадив на хвост полицейскую машину, которая отстала на выезде из Беркли. Он гнал неистово, свирепыми сигналами отпугивая пешеходов, срезая через зеленые аллеи зажиточного пригорода.

Пулей взлетел по гравиевой дорожке, еле разминувшись с мальчиком-велосипедистом, успевшим увильнуть и врезаться в забор. Коул мчал визжащую шинами машину к университету. Просвистел на красный свет через Третью улицу, свернул не сигналя на Четвертую и понесся на всех парах по тихой улочке, лихорадочно считывая номера домов. Даже его собственный страх за ним не поспевал. Страх от проблесков содеянного – и страх собственной ярости.

Быстрее.

А вот и дом: флигелек с красной лепниной в псевдоиспанском стиле с умирающим газоном, обрамленным карликовыми эвкалиптами. Рядом – синий пятидверный «бьюик». Коул подчалил справа, даже не удосужившись припарковать машину; просто бросил ее посреди улицы.

Боясь затормозить и о чем-нибудь задуматься, он выскочил из автомобиля и ринулся через улицу к дому. Солнце висело над южной частью бухты, и язычок фотонного тепла ласково лизнул Коулу лысеющее темя. Запахи эвкалипта, горячих гамбургеров…

Быстрее.

Он побежал к задней двери, уповая на то, что в окно сейчас никто не смотрит. Миновал запущенный внутренний дворик со ржавеющим остовом «фольксвагена» в покосившемся деревянном гараже. Не пялься. Быстрее. Быстрее!

Взбежал по ступеням заднего крыльца. Цементные ступеньки шуршали негромко, однако распахнутая пинком рассохшаяся дверь будто выстрелила, издав резкий щелчок. Рывком выхватив из кармана пушку (давно надо было, балда!), исступленно оглянулся вокруг. Какой-то мужик поднял взгляд от кухонной плиты (причем двигаясь нарочито медленно, как в замедленном повторе спортивного момента – будто Коул разогнался до такой бешеной скорости, что двигался и мыслил теперь на порядок быстрее, чем в обычном темпе); Коул метнулся к нему, одновременно вскинув ствол ему в лицо и нажав на курок. Буквально через секунду после выстрела (мимоходом он успел заметить, как, прежде чем повалиться навзничь, человек озадаченно скосил глаза, напоследок разглядев пулю, вошедшую ровно меж них) Коул был уже в соседней комнате, выстрелив еще в троих (те же замедленные движения, осоловелые попытки выговорить слова, так и не успевшие вырваться из горла перед тем, как каждому досталось по пуле). Коул был так близко, что промахнуться было трудно. При этом крайнему слева пуля попала всего-то в плечо, и он, упав, откатился за массивный деревянный шкаф, нашаривая в кармане пистолет. А вот Коула в этот момент начала одолевать инерция. Он словно замедлялся, в то время как активисты разгонялись: двое корчились в агонии, хотя уже в нормальном темпе, а третий целился. Коул всем корпусом качнулся влево, двигаясь с усилием, словно сквозь какую-то вязкую жижу. Об пол он ударился в тот момент, когда пущенная активистом пуля высадила оконное стекло сзади. Коул приземлился на поврежденную руку, и от боли стало трудно управляться с оружием: конечность повисла, словно тряпочная. Кто-то спешил в переднюю дверь. Она распахнулась, и в проеме показались двое крепких мужчин: брюнет и блондин в солнцезащитных очках. Оба при пистолетах.

С треском вылетела дверь кладовки; наружу, щурясь, выскочила Кэтц. Одним движением она подобрала пистолет, оброненный одним из бездыханных активистов возле перевернутого карточного столика. В комнате слоисто висел едкий дым от выстрелов. Лежащий за шкафом активист выстрелил снова, но опять не попал: рана в плече не давала ему нормально прицелиться. Коул пытался совладать с поврежденной рукой и более чем некстати обронил в суматохе пистолет. Кэтц стояла на одном колене, целясь… в него? Нет – ему через плечо, в вошедших. Один из них как раз благополучно избежал пули, которая пробила шкаф и досталась его раненому товарищу.

Комнату дважды сотряс грохот выстрелов, и двое вбежавших активистов рухнули. Один – раненный в ногу брюнет – выронил ствол, с руганью поднялся и захромал в сторону двери.

Коул пожирал глазами Кэтц. Ну, чистое привидение – бледная, окровавленная, один глаз подбит, волосы всклокочены, дрожащие руки изо всех сил сжимают оружие. Она стояла на коленях; на лице – шок, ужас и триумф (три последовательных выражения за три секунды). Затем она выронила ненужный уже пистолет. Коул согнулся пополам, рыдая без слез: напряжение резко спало.

Кэтц помогла ему встать, и вместе они, пошатываясь, спустились по ступеням заднего крыльца на свежий воздух. Они поспешили к машине. Где-то выли, приближаясь, полицейские сирены. Люди из соседних домов всматривались в подозрительную пару, щурясь в свете наступающего дня.

Коул сел было на водительское сиденье, но Кэтц его твердо оттеснила. Он подчинился ее подавляющему хладнокровию и, прислонясь к дверце, расслабился и задремал, устало думая: «Дай-то бог перебраться за мост и спрятать машину, пока легавые не выяснили у соседей ее номер».

Но, как видно, с полицией шашни заводить никто не собирался. Они без труда добрались до квартиры гитариста Кэтц в Сан-Франциско (он на несколько дней уехал).

И там, обнявшись, заснули.

– Я уже несколько часов как собиралась вырваться, – рассказывала Кэтц. – Из веревок выпуталась, все такое. Просто не могла решить, когда именно вышибить дверь. Ждала, пока они заснут.

– Я так и понял, – сказал Коул. От этой темы ему становилось неуютно.

Они сидели в небольшом кафе на углу. Солнце мелкими бликами искрилось на вершине небоскреба; сам город играл предсумеречной рябью. Почти весь день они проспали на шишковатом матраце в квартирке на Кастро-стрит, где почти одновременно проснулись часа два назад, обнаружив, что все еще лежат в обнимку. Физически близки они не были еще ни разу. И когда Кэтц, к изумлению Коула, не отстранилась, а притиснулась ближе, он смутился. У него сильно затекла рука. Но, вспоминая об этом моменте, он изнутри буквально лучился.

Они прибрались, как могли обработали свои ссадины и, позавтракав булочками, пришли сюда.

Теперь в синеватом свете, преломляющемся через пыльное стекло у заставленного кружками столика, в профиль Кэтц смотрелась несколько помято, но все равно впечатляюще. Она сидела, поставив локоть на стол и подперев ладонью чуть выступающий подбородок. Нос с легкой горбинкой резко очерчивался падающей слева тенью. Взгляд припухших глаз был обращен куда-то внутрь – как ни странно, синяки ей шли: эдакий сценический макияж ангст-рокерши. На ней была простая короткая черная блузка с глубоким вырезом, в котором проглядывали небольшие крепкие груди. От Коула не укрылась свежая полоска шрама.

Ее лицо выражало королевскую скуку, а черный лак ногтей и черная помада придавали облику солидность.

Они уже долгое время сидели молча. Коул сознавал все растущую напряженность этой паузы. Чтобы чем-то себя занять, он прихлебывал капуччино, в подражание Кэтц напустив на себя самоуверенный и отвязный вид. Разговаривать об утренней перестрелке не хотелось. Но на ум больше ничего не шло, а надо же хоть о чем-то говорить. Чтобы сгладить напряжение, пузырем взбухающее между ними.

«Что-то должно произойти», – подумалось Коулу.

– Э-э… Ты знаешь, я как-то… – начал он, путаясь в словах, – короче, не запомнил лиц этих… ну, которых… нынче утром… Вроде бы и надо… в смысле, они же первые, которых мы увидели без этих дурацких масок. Но… знаешь, смешно: я утром как будто разгонялся, набирал и набирал скорость, пытался тебя найти, и… все слилось в какое-то пятно. Я их даже не запомнил. Как будто на них по-прежнему были маски – я воспринимал их лица как розовые пятна… Что, наверно, как-то гнило, неправильно. Ведь если ты, – он понизил голос, – пускаешь кого-то в расход, то по крайней мере должен разглядеть его лицо. В моральном смысле я…