Емельян Пугачев. Книга 2 - Шишков Вячеслав Яковлевич - Страница 95

— Пошто отпускать-то? Али плохо жить у меня? Может, кто пообидел вас?

Тетки переглянулись между собой и заулыбались:

— Много твоей милостью довольны. И обиды нам от твоих не было. И винца, грешным делом, попили вдосыт, и покушали, и поплясали всласть, — выкладывали развеселившиеся тетки. — Эвот и вина у тебя сколь хошь, и хлеб дешевый — грош фунт, и говядина с бараниной — всего много, все шибко дешево. А у нас… Ой, да чего уж тут…

— Ну, вот и оставайтесь.

— Слов нет, мы бы, конешно, остаться согласны, да ведь в городу-то робятенки малые, да коровки да козочки…

— У вас козочки, а у меня зато казачки, — пошутил Пугачёв, лукаво подмаргивая теткам.

— Ха-ха, — закатились тетки; им очень по нраву пришелся ласковый царь-батюшка. — Слов нет, казачки твои насчет женских сердцов дюже сердитые… Ой ты! — сокрушенно, по-греховному вздохнув и снова переглянувшись, тетки повалились Пугачёву в ноги:

— Отпусти, надежа-государь, не задерживай нас, сирот…

— А ты чего в ноги не валишься? — и Пугачёв воззрился в лицо красивой, с веселыми глазами, бабы.

— А я остаться у тебя в согласье, — замигала она и потупилась. — Я как есть на божьем свете круглая вдова, я под тобою внизу живу…

— Как так?

— Я, круглая вдова, взамуж за твоего казака, конешно, вышла, за Кузьму Фофанова. Кузьма-то мой у тебя внизу упомещается. Ну-к и я с ним.

— Хах! — хохотнул Пугачёв. — Ты, я вижу, с понятием!

— Конешно, с понятием, конешно… Я, как круглая вдова…

— Да уж чего круглей, — перебил её Пугачёв, покосившись на пышнотелую молодку. — Ну, ладно, оставайся. А вы, тетушки… Вам я волю объявляю.

Давилин, вели старику Почиталину выдать молодайкам замест лаптей обутки добрые, да по бараньей ноге чтобы выдал, да круп с мукой. А ихним ребятишкам чтобы сладких леденчиков Максим Горшков отвесил.

Бабы аж затряслись и с радостными слезами взголосили:

— Надежа, надежа!.. Спасибочка тебе, надежа-батюшка… Ой, забирай ты скорее городишко-то наш… Забирай!

— Город заберу скоро. Ну, тетушки, сослужите и вы мне службишку. Вот возьмите-ка эти письма да передайте из рук в руки Мартемьяну Бородину да Могутову.

— О, это Ваське Могутову-то да Матюшке-то… Да зараз, зараз!

— Только, тетки, знайте: у меня в Оренбурге свои глаза и уши.

Обманете — не прогневайтесь.

Тетки поклялись страшной клятвой, что все исполнят с радостью.

Пугачёв важно поднялся с кресла, дал каждой по полтине, сказал:

— Всем толкуйте, что я, великий государь Петр Федорыч, денно-нощно думаю о несносном житьишке всей черни замордованной, всех мирян оренбургских. Толкуйте и казакам, и солдатишкам, чтоб не супротивничали мне, своих командиров не слушались, а бежали ко мне. А нет — выморю крепость голодом, а город выжгу. Толкуйте, что у меня всего много, и я милостив.

Он велел Давилину отправить женщин на двух пароконных подводах с бубенцами, подвезти их к крепости на пушечный выстрел и с честью отпустить.

Когда стемнело, Пугачёв распорядился нарядить за фуражом тысячу подвод в сторону Илецкой защиты. Велено было ехать по сыртам, минуя город.

Еще не рассвело, как нагруженные сеном возы, не замеченные городом, уже возвращались в Бердскую слободу.

Наступил срок отправления отряда Овчинникова в поход. На рассвете ударила вестовая пушка. Когда все было готово, к стоявшим в строю казакам подъехал Пугачёв. Знамена склонились перед царем, все вокруг замерло.

Только встряхивались в деревьях проснувшиеся галки и вороны.

Пугачёву нравился порядок, который завел атаман Овчинников среди своих казаков.

— Детушки! — начал он с коня. Звонкий его голос был слышен даже в хвосте растянувшегося на версту воинского обоза. — Детушки! Верные мои казаки! На мою императорскую армию измыслила поднять руку заблудшая жена моя, царица Катерина. Она выслала супротив меня генерала своего, бездельника, немчуру тонконогого, Кара. А нуте-ка, детушки, задайте этому Кару жару! (Казаки заулыбались.) Да такого жару задайте Кару, чтобы оный Кар и каркать позабыл. (Казаки по всем рядам всхохотнули.) Пугачёв обнял Овчинникова, обнял Чику-Зарубина, скомандовал:

— С бо-о-гом!.. Трогай!

Граф Захар Чернышев писал градоправителю Москвы, князю Волконскому, что для учинения сильного поиска «над злодеем Пугачёвым посылается н ы н е ж е н а с к о р о генерал-майор Кар».

Таким образом. Кар был избран наскоро и, как оказалось впоследствии, не совсем обдуманно. Да, впрочем, и выбирать-то было не из кого: в Петербурге в это время очень мало находилось армейских генералов вообще, а опытных и надежных среди них тем паче.

Василию Алексеевичу Кару не хотелось отправляться в немилый ему поход: наступала суровая зима, а здоровье его было не из важных, у него «хроническая трудно излечимая» болезнь, он только что вернулся с заграничных «теплых вод». Просился генерал в чистую отставку — не пустили… Ему всего сорок три года. Он звезд с неба не хватал, но все же был довольно опытный в военном деле командир, прошедший хорошую школу в Семилетнюю войну.

Невысокого роста, щуплый, большеголовый, виски запали, глаза расставлены широко и смотрят немного в стороны, как у зайца, рыжеватые волосы торчком, нос большой. Он совсем некрасив. С солдатами в мирное время очень холоден; в походе хотя он и старается наладить с командами отеческое отношение, но это ему плохо удается. В нем прорывается заносчивость, он временами становится без толку криклив и суетлив. Солдаты не любят его.

Он ехал до Казани по грязнейшим осенним дорогам в собственном хорошем экипаже и в сопровождении военного лекаря.

Не доезжая до Казани верст полтораста, он обогнал роту 2-го гренадерского полка. Генерал остановил отряд. Командир отряда поручик Карташев отрапортовал ему, что эта рота гренадер выступила из города Нарвы через Питер и движется скорым поспешением тоже в Казань.

— Прекрасно, — сказал Кар. — Ваша рота назначена в мое распоряжение.

Вы немедля посадите солдат на подводы и как можно скорей последуете за мной. В Казани не задерживайтесь, а проворней гоните к Оренбургу. В Кичуевском фельдшанце я буду вас поджидать.