От смерти к жизни. Как преодолеть страх смерти - Данилова Анна Александровна - Страница 14

Насчет «кто знает на 100 %, что там происходит» – а разве в этом мире мы многое знаем на 100 %? В собственной душе разобраться не можем, сами с собой – что там говорить обо всем другом?

Однако нас это неведение нисколько не смущает: опыт жизни расставляет все на свои места, и мы постоянно учимся преодолевать эту неполноту знания различными способами – где интуицией, где верой в удачу, а где и просто переступать не задумываясь. Религиозная же вера делает человека более чутким, более восприимчивым к проявлениям духовного мира – и именно здесь, в этих Небесных свидетельствах мы черпаем надежду на блаженную участь наших усопших.

– А как вообще жить, если есть смерть? Как можно радоваться жизни, как можно жить ее радостно, если завтра самых любимых и дорогих людей в один момент может не стать? Родится ребенок, а у него некурабельное генетическое заболевание. Или под машину попадет. Или выйдешь замуж, а у мужа онкология случится. Вот зачем все это, зачем нам привязываться и любить, если в минуту можно потерять все? Может быть, лучше: «Если у вас нету тети, то вам ее не потерять»?

– Потому-то и есть смысл жить, что есть смерть, которая расставит в свое время все на свои места: шелуха отпадет, а вызревший плод проявится.

Но этот плод прежде всего развивается в наших отношениях друг с другом, которые имеют выход за пределы временной жизни. Более того: согласно Евангелию, именно эти отношения и определяют отношение Бога к нам самим. Он смотрит на нас глазами наших близких.

Конечно, надо учиться пробираться, порой буквально продираться сквозь то внешнее, что зачастую определяет наши взгляды. У Ивана Ильина есть замечательное эссе «Красивая женщина», где он очень тонко показал, насколько физическая красота может быть источником страданий и причиной непонимания для самого носителя этой, казалось бы, привилегии. Если за время нашего знакомства мы так и остались на поверхности, не поняв, не почувствовав, не полюбив саму душу этого человека – оставшись привязанными исключительно к тому, в чем эта душа жила, – то, конечно, смерть будет восприниматься как трагедия, невосполнимая утрата дорогого. Но разве ошибался Господь, говоря: «Душа не больше ли тела?»

Мы живем в мире со сдвинутой системой координат, причем в самых базовых понятиях. Смерть – прекрасное лекарство, которое всякий раз проводит «ревизию» этой системы наших ценностей и приоритетов.

«Помни последняя твоя, и во веки не согрешишь!»

И в этом – вовсе не отрицание или же умаление жизни как таковой, напротив, повышение планки ее ценности, значимости, а значит, и ответственности. Я вспоминаю К. С. Льюиса, который, уже будучи немолодым, взял себе в жены больную онкологией. «Настигнутый радостью» – это его автобиография, где время супружества, которое, казалось бы, должно было быть омрачено самим фактом неизлечимой болезни, оказалось именно временем радости и торжества любви, побеждающей смерть.

И привязываться, и любить надо именно потому, что со смертью эти отношения никуда не исчезнут. Да, они станут другими. Возможно, совсем не такими, какими представлялись в мечтах до того. Но то, что происходит в душе любящего, открывающего себя для другого, отдающего себя другому, принимающего другого как он есть, идет вместе с нами в вечность, и смерть здесь – не помеха, а фильтр, разделяющий значимое от второстепенного и наносного.

– Почему вообще так много уходит лучших, любимых и молодых. Детей и молодежи, которые ничего еще не успели? Вот чем было бы плохо, если бы наши умершие жили бы рядом с нами, работали бы во славу Господа, рожали детей, делали мир лучше? Почему Господь их забирает? Можно ли вообще говорить о том, что смерть может быть во благо и что «Господь забрал» – ведь Бог не творил смерти, ведь смерть противоестественна? Можно ли вообще принять смерть и согласиться с нею?

– Конечно, эта жалость самих себя, жалость тех, кто остался здесь, вполне понятна и естественна.

Есть один замечательный аграф – надпись на одном мосту где-то в Индии: «Мир сей – мост: проходи по нему и не строй себе дома». И каким бы бесконечным, уходящим далеко за горизонт, этот мост нашей жизни ни казался, не стоит на нем устраивать хоромы и думать, что вот она, настоящая жизнь, именно здесь, сейчас достроим – и как заживем! Не захочешь идти сам – тогда понесут. И снесут все твои постройки, все то, чем ты пытался зацепиться здесь на века.

«Не имамы зде пребывающего града, но грядущего взыскуем».

«Наше жительство на небесех есть!»

И это ощущение зыбкости, ненадежности, неверности этого скоропреходящего мира всегда отличало ранних христиан; в их вопросе о времени наступления Царства Небесного мне видится такое же нетерпение, как у пассажиров, въезжающих в давно желанный город, например Париж или Рим, – вдруг поезд замедляет ход, и почти останавливается. Но все их мысли – там, у заветной цели, их совершенно не волнует, подали горячий чай или же остывший, где лежат чемоданы и насколько чисто в вагоне. Через какое-то мгновение все это уйдет и забудется – и вот они бегут к проводнику выяснить, что случилось и когда же наконец поезд прибудет на станцию.

К чему это я говорю? Об усопших – тех, кто умер в мире с близкими и Церковью, в вере и надежде воскресения, донеся свой жизненный крест до конца, – можно только порадоваться: они-то теперь у цели, а мы все стоим в этой жизненной пробке. И нет большой разницы в том, когда Господь призывает: ведь Он действует исключительно по Своей неизреченной, непонятной нам любви, и если кто-то уходит, с нашей точки зрения, «не вовремя», «рано», «не пожив», здесь больше саможаления, нежели настоящей заботы о благе ближних.

– Для многих людей потеря, трагедия, скорбь – это путь в храм к Богу. А для многих – испытание веры. Как писал священник Георгий Чистяков, хорошо быть верующим, когда ты идешь летним днем по полю, колокола звонят к обедне, в небесах облака и солнце и все в жизни хорошо и по заповедям. А когда ты старался-старался по заповедям, и тут вот такое испытание веры происходит. Любящий и Всеблагой Бог отнимает от нас «друга моего и искренняго моего», оставляет нас одних, и никаких гарантий и никакого точного знания нет, а одни уже сейчас остались… Вот почему так? Где черпать надежду? Мы стоим перед закрытой дверью в тот мир, откуда никто не возвращался, конечно, хочется надеяться, но УВЕРЕННОСТЬ-то где брать? И ВЕРУ… Где взять эту первохристианскую уверенность «Она жива!» – написанное на гробах первых христиан?

– У меня есть только один ответ: эту уверенность нужно черпать в Таинствах Церкви и, естественно, прежде всего в Божественной Евхаристии. Именно это Таинство Царства стирает грань между миром живых и миром усопших, миром кающихся грешников и сияющих во славе Божией праведников.

Совершая литургию как общее делание по созиданию Тела Христова здесь и сейчас, мы – и клирики, и миряне – становимся общниками и причастниками Одного и Того же Христа, Которым-то и живут во всей полноте на небе усопшие верные.

Церковь – это постоянная динамика нисхождения Неба на землю, очищения и возведения земного, тяжеловесного, дебелого к высотам духа и радости о Христе. Особенно в ситуации с уходом наших близких очень хорошо осознается, что причащение – это не «удовлетворение индивидуальной духовной потребности», эдакая «вершина духовного эгоизма», а нечто гораздо большее: созидание единства во Христе и живых, и усопших.

Поминая их на Божественной Евхаристии, мы заручаемся их предстательством и ощущаем их реальную близость и помощь: не потому, что иначе они будут глухи к нашим просьбам, а просто потому, что таким образом выстраивается единственно правильная гармония отношений между людьми – в Боге и через Христа. Только тогда становится понятным, как и почему можно молиться усопшим, почему в этом нет греха, ведь в Церкви несвятых нет по определению.

Церковь есть собрание святых, тех, в ком живет и действует благодать Святого Духа. Канонизируются же «образцовые» святые, явным образом прославленные Богом, – но их число несоизмеримо меньше «просто святых». Молитва же восстанавливает прерванное смертью общение между близкими, и оно приобретает совершенно новое измерение. Это вовсе не горестный плач – зачем и на кого нас оставили? – а радость и благодарение Богу за то, что теперь Там – один из наших.