Филимон и Антихрист - Дроздов Иван Владимирович - Страница 57

— Роете себе яму и сами этого не понимаете!

Николай нажал клавишу машины — скорее, для пробы — она зажужжала; механически записал выпрыгнувшие на табло цифры; не поворачивался к Зяблику, не отвечал, делал вид независимый, но втайне ждал, что откроется в позиции Зяблика, в его «я буду категорически возражать!»

— Сами вы, Николай Авдеевич, в петлю лезете! Нет бы посоветоваться, заранее обговорить. Александр Иванович, бывало, без меня…

— Что было, то прошло! — прервал Филимонов, но, впрочем, не зло, а так, для порядка. — К прошлому возвращаться не станем. Мы сектор наметили к сокращению. Тизприборы к профилю института отношения не имеют. Мы и другие подразделения, не связанные с импульсатором, будем отсекать. Правительство очертило границы наших дел, и нам незачем распыляться!

Филимонов говорил строго, с явной решимостью следовать намеченным курсом и не поддаваться шантажу, но чуткий Зяблик уловил в голосе шефа приглашение к разговору, ту слабую трещинку сомнения, в которую вбивай клинья — и она будет расширяться.

Втиснул себя в угол кресла и, устремив на Филимонова жёлтые мерцающие глаза, продолжал:

— Хочу задать вам один только вопрос. Маленький — совсем пустяк! В чём сила «Титана», авторитет, вес? Как вы понимаете, Николай Авдеевич? Нет, нет, вы не делайте такие глаза. Вы скажите: в чём он — вес «Титана»? Ах, подождите, пожалуйста! Знаю, о чем вы хотите сказать: результаты открытий, польза народу и так далее. Результаты, если они даже у вас и будут, придётся долго и не всегда успешно доказывать. Польза народу?.. Слова, ставшие в наше время непопулярными, от них устали, ими слишком часто прикрывали бездеятельность, а иногда и злые умыслы.

Вес института в его годовом бюджете! Да, Николай Авдеевич! Сумма денег, выделяемая нам из народного кармана. Восемьдесят миллионов! — это звучит, придаёт вес. А что вы скажете, если годовой бюджет института будет исчисляться суммой… ну, скажем шесть миллионов? Да ничего вы не скажете, потому что вас не будут слушать. Госплан, Совет Министров, Верховный Совет сбросят вас со счетов — двери закрыты, вас туда не пустят, вас таких много, легион. Подумаешь — шесть миллионов! Идите в райком, райплан — там посчитают ваши копейки! Скажите, Николай Авдеевич, этого вы хотите? Вы хотите, чтобы Зяблик, ворочавший десятками миллионов, входивший без доклада к министрам — чтобы этот Зяблик, то есть я, своей собственной персоной, толкался в приёмных районных начальников? Да Зяблик завтра же уйдёт от такой жизни! Его место займёт Федь, бешеный Федь, готовый первой же дурацкой реформой подставить вашу голову под удар — смертельный и непоправимый. Ну, будет. Устал.

Филимонов от изумления вытаращил глаза и даже приоткрыл рот, но Зяблик решительно поднялся и, шаркнув по столу портфелем, вышел из кабинета.

Николай некоторое время сидел озадаченный. Слова из глубинно русского лексикона «Ну, будет. Устал» так не вязались с обликом Зяблика. Откуда было знать Филимонову, что фразу эту Зяблик недавно вычитал из дневников Толстого и для себя решил взять их для постоянного своего пользования.

В тот же день по институту распространился слух: сектор тизприборов остаётся! В опустевших коридорах, лабораторных комнатах, мастерских и кладовых во второй половине дня, после обеда, появились сотрудники, которые много дней уж не показывались в институте. Группировались кучками, шептались, сообщали друг другу новости и догадки. Дважды по этажу с портфелем проносился Зяблик; загадочно улыбался, дружески пожимал руки сотрудникам.

Он ничего не говорил, но весь день сновавшая по комнатам ярко одетая блондинка, супруга начальника сектора Любовь Вадимовна, кому-то сказала: «Будут прибавлять зарплату». Другие говорили о новых штатах, где якобы открывались возможности роста для молодых, будто бы увеличивалось число старших научных сотрудников и даже начальников групп. Весь четвёртый этаж «Титана» зашумел, заволновался, словно готовился к празднику.

Волна внезапного возбуждения выплеснулась на шестой этаж — в помещения лаборатории Федя. В кабинете, превращённом в большую светлую мастерскую, дружно работали Федь, Ольга и Вадим. Они держали тесную связь с группой Филимонова, получали у них машинные проработки своих задач, носили им одни перфокарты, брали другие. Дело ладилось: Федь произвёл расчёты, составил чертежи приставки к импульсатору — нащупал пути «удлинения» его созидательных и разрушительных лучей. Держали в секрете новые результаты, даже Филимонову не говорили. Федь, не скрывая радостного возбуждения, в то же время предостерегал: «Рано шуметь, ребята! Посмотрим, проверим, уточним». Оля просчитывала варианты, догадки, выводы; Вадим, демонстрируя вездесущую изобретательность, подгонял, прилаживал механизмы компактного радиоустройства.

Ольга не знала никаких подробностей происшедших за последние дни событий, но женским чутьём уловила перемену в поведении Филимонова — при встрече с ней он не заглядывал, как обычно, в глаза, не спрашивал о настроении — пожимал руку, говорил пустячные слова и ссылался на занятость, убегал. Расстроился и обычный порядок работ: он заходил к Ольге, но конкретных заданий не давал, не спрашивал о расчётах. И Ольга всё больше задерживалась у Федя, к которому, казалось, переселился филимоновский дух поиска, творческой тревоги и напряжения.

И вдруг — новость: тизприборовский сектор остаётся! Зашла едва знакомая женщина, попросила разрешения позвонить и, пока набирала номер телефона, сказала: «Чудеса, право! Вчера ещё мы все искали работу, а сегодня нам говорят: никуда не ходите, всё будет по-старому. Директор было рыпнулся, а ему сказали: оставь ты свои идеи с сокращением, у нас и без тебя хватает проблем». Федь чуть было не выронил рейсфедер. Нацелил на неё единственный глаз, спросил: «Откуда у вас эти сведения?». На что женщина ответила: «В институте все знают! Зяблик даже обещал зарплату повысить, новые должности открыть. Я, говорит, под импульсатор много кое-чего из казны выбью».

Федь подскочил и полетел к Филимонову. Ворвался как ветер.

— Сектор тизприбора остаётся?

— Кто сказал?

— В институте болтают.

— Мало ли что болтают!

Филимонов улыбнулся, но глаз на Федя не поднял. И в словах его не было твёрдой решимости. Он колебался — всем существом своим, каждой клеткой организма.

— Почему не подписываете бумаги? — наседал Федь. — Вы же сами меня торопили!

Пальцы Филимонова дрогнули над счётной машинкой, он заметно покраснел.

— Вы готовите документы, но решать приходится мне. Дайте хоть несколько дней.

— Вопрос о секторе предрешили. И судьбу многих других звеньев. Зачем же возвращаться…

— Николай Михайлович! — повернулся от машины Филимонов. Глаза его блеснули досадой и неприязнью. — Могу я, наконец, обдумать, взвесить? Предрешали мы месяц назад, а теперь всплыли новые обстоятельства, подводные камни.

— Какие, если не секрет?

— Потом скажу вам.

— Хорошо. Извините.

И Федь, не прощаясь, вышел. Придя к себе, он долго в волнении ходил по комнате. Дела валились из рук, и он не мог скрыть замешательства от Ольги и Вадима. «А, чёрт! — махнул рукой. — Напрасно я влез в административную кутерьму!»

Ольга и Вадим очень хотели бы знать, что там у них происходит наверху, но из чувства такта молчали и лишь сосредоточенно занимались своими делами, но Федь, будучи по природе человеком открытым, прямым, не мог держать в себе груза тяжёлых дум и, не обращаясь ни к кому в особенности, изливал досаду на Филимонова:

— Бешеный комар ужалил! Будто подменили человека! Ну и ну! Власть-то как корёжит!

— Власть, как я думаю, многих меняет, — заговорила, не отрываясь от машины, Ольга, — но не всякого. Вы ведь вот тоже начальник, а ничего, хуже не стали.

— А я ещё не видел человека, — подал из своего утла голос Краев, — чтобы власть ему мозги набок не свернула. Совсем плохо, если власть неожиданно человеку дадут, да ещё большую. Дело тогда табак, пиши пропало!

— Мещанин во дворянстве тогда получится, — согласилась Ольга. — Из грязи в князи. Будь моя воля, я бы власть вообще отменила.