Филимон и Антихрист - Дроздов Иван Владимирович - Страница 60

— Я нездорова, Артур Михайлович. Вы бы позвонили.

Он подошёл к ней, взял её бледную руку, поцеловал. И стремительно прошёл за письменный стол, сел в кресло академика. С противоположной стены на него, загадочно улыбаясь, смотрел ещё не старый, окаймлённый чёрной лентой Буранов.

Зяблик позвонил Федю. И сразу — быка за рога!

— Товарищ Федь? Зяблик. Вам надлежит сегодня же сдать на склад счётно-решающие устройства, все приборы и механизмы. Будем оснащать вашу лабораторию по плану реорганизации института.

Федь молчал; он, видимо, не мог понять такого абсурдного распоряжения. К тому же Зяблик! Почему им командует Зяблик?

И Федь расценил звонок как глупую, неуместную шутку. И положил трубку. Но Зяблик позвонил снова и теперь уже строго и с явным раздражением повторил распоряжение:

— Я исполняю функции директора института и за невыполнение распоряжения вы будете наказаны.

— Но я первый заместитель…

Зяблик не дал договорить Федю:

— Приказа министра о вашем назначении нет. Вы, как заведующий лабораторией, извольте исполнять приказы директора института.

— Надолго уехал Филимонов?

— На четыре месяца. Может быть, он пробудет за границей дольше.

— Всё ясно! — выдохнул Федь. И повторил: — Мне всё понятно.

Зяблик положил трубку и не спешил выходить из-за стола, приступать к разговору с Дарьей Петровной; он хотя и был изрядно выбит из седла новым замком в двери некогда принадлежавшей ему половины квартиры Буранова, но первую атаку провёл согласно задуманному плану, и все другие атаки, как главные, так и второстепенные — такие, например, как вот эта… с библиотекой академика, он проведёт в срок и с железной последовательностью; и ни один из намеченных рубежей, даже самых маленьких, ничтожных, он никому не уступит, и ничего не упустит — всё возьмёт, всего добьётся вездесущий и неодолимый Зяблик.

Так он думал, возвращая на место трубку телефона и на минуту задерживая руку у аппарата, окидывая взглядом зелёное под стеклом поле старинного и обширного письменного стола, затем переводя взгляд на стоявшего в дверях Тимофея Кузьмича — странно, раньше он не торчал перед глазами! — смотрел в бездумные отрешённые глаза Кузьмича и пытался прочесть в них впечатление от только что проведённой операции с Федем. «Федь! Федь!.. Они тут думали уж Бог весть чего. Федь моё место в институте занял, а я его вон как! Слышали?»

Тимофей Кузьмич улыбался, но одними губами; в начинавших оживать глазах гулял холодок неприязни, горечи перенесённых от Зяблика обид и огорчений, какого-то неясного загадочного протеста, грозившего выплеснуть наружу закипавшую силу.

— Ты, Кузьмич, я слыхал, больше не пьёшь?

— А зачем мне пить? — шире улыбнулся бывший испытатель сверхзвуковых самолётов. — Ни к чему вроде бы вино-то мне.

В голосе хоть и отдалённо, но явственно звучит былая удаль. Дарья Петровна в разговор не вступает, но Зяблик каждой клеткой своего организма слышит: она на стороне мужа, они сейчас заодно, спаялись. И решает: разговора о библиотеке не затевать. И о новом замке — тоже. В другой раз. Потом, потом…

Зяблик встал и развязно, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Ну ладно. Я пошёл. Дела!

Поцеловал ручку Дарьи Петровны, вскинул над головой два пальца, изображавшие латинскую букву «V» — виктория! Раскачивая длинный сутуловатый торс, вышел из квартиры.

На душе было сумрачно и тошно. Зяблик испытывал такое ощущение, будто его в тёмном месте, словно бы в мешке, хорошо поколотили. Один только разговор с Федем подбадривал оскорблённую и униженную душу. Федь не переживёт. Хлопнет дверью и уйдёт из института. За ним — уйдут и Ольга, и тот… слесарь с широкой луноподобной мордой.

Зяблик был уверен в своих прогнозах. Он хорошо знал психологию людей, которые вставали у него на пути, и с которыми он всю жизнь боролся.

Николай Михайлович Федь считал себя сильным человеком, но и он дрогнул под напором наглости Зяблика. И не угроза Зяблика, не его молниеносный хулиганский наскок выбили Федя из колеи — атака подготавливалась исподволь, явилась логическим завершением сделки между Филимоновым и Зябликом. Федь понял: какая-то тёмная закулисная возня завершилась победой Зяблика; Филимонов сдался, и Федь оказался за пределами игры. Жизни в институте не будет, надо уходить.

Такой вывод он сделал сразу же после разговора с Зябликом, ещё не успев положить телефонную трубку. В левой руке, словно зажжённый факел, он держал пучок разноцветных, изолированных специальным покрытием проволочек, выбирал их в строго рассчитанной последовательности и подавал Вадиму Краеву для пайки. Рука с этим пучком дрогнула, и Федь с ужасом ощутил, как счёт в голове смешался, он решительно не знает, какую проволочку подавать Вадиму. А тот тянул руку за очередным проводком и недоумевал, почему Николай Михайлович медлит.

— Ты помнишь порядок счёта? — спросил Федь.

— Помню. Давайте вон тот синенький проводок. Федъ протянул Вадиму весь пучок, сказал:

— Попробуй один. Я отлучусь на часок.

Вадим взял пучок и продолжал работу. Они заканчивали монтаж приставки — с волнением ждали той заветной минуты, когда включат импульсатор с приставкой Федя и попробуют облучить потоком электронов небольшую ёмкость с расплавленным оловом. По расчётам Федя, эффект должен быть поразительным. И чем ближе был финиш, тем они больше волновались: сработает ли приставка? Николай Михайлович держал свои результаты в секрете, он даже Филимонову доложил о приставке лишь в общих чертах. Если сработает, — говорил Федь Ольге и Вадиму, — мы на коне, ребята. Считайте, что каждый из вас побил мировой рекорд».

И Ольге, и Вадиму верилось, что и они участвуют в чём-то очень большом и важном.

Выходя из лаборатории, Федь склонился над Ольгой, сидевшей у окна в углу комнаты, и скорее для порядка, для собственного успокоения, посмотрел ряды чисел, бежавшие на экране Ольгиной машины. Ударяя пальцами по клавишам с проворством заправской машинистки, Ольга продолжала считать.

Ни Ольга, ни Краев не знали, с кем и о чём говорил их шеф по телефону.

В коридоре Федю встретились Три Сергея; они были вместе, значит, собрались на обед, сохранили беспечный, немного развязный тон, делали вид, что в институте ничего особенного не произошло, — пошумели немного и хватит, всё вернулось на свои места. Федь кивнул небрежно и ускорил шаг, но у лифта лоб в лоб столкнулся с Кучеренко. Фронтовик не носил орденской планки, укоротил, «окультурил» усы и уж не напоминал ежа, как прежде, а имел вполне респектабельный вид. Впрочем, по беспокойному блеску глаз, кислой натянутой улыбке Федь понял: земляк тоже чем-то взволнован.

— Как дела в новой роли? — заговорил Федь, отводя в сторону единственный глаз, инстинктивно пряча свои печали.

— Кой чёрт! — вскинулся Кучеренко. — Этот мерзавец, Зяблик, снова в силу вошёл. Охомутал Филимонова, обложил, опутал — кинул кость в виде заграничной поездки, а тот и поскакал, ровно воробей за хлебной коркой. Словом, капитулянт не лучше Галкина и Шушуни. В плену-то у Зяблика, видно, легче жить, спокойнее. И корм хороший дают, и работать не заставляют. Вы, верно, слышали новости? Галкинский сектор в институт вливают. Это укрепление Зяблику! Галкин под его дудку пляшет, ну, а там ещё Шушуня, Три Сергея. А-а, чёрт с ними! Куда ни шла!

Кучеренко махнул рукой и устремился по коридору. Куда-то на лифте хотел, да забыл, видимо.

К настроению Федя добавились мрачные прогнозы Кучеренко — человека прямого, порядочного, во всех делах искавшего не свои, а общие интересы. «Фронтовик! Он и теперь как на войне». Федь не принадлежал к поколению фронтовиков, войну встретил десятилетним мальчиком и в детстве испил всю горькую чашу утрат и лишений. Жили в Сибири, в колхозе.

Помнит, как мать получила похоронку с фронта, — отец погиб зимой сорок первого, защищая Москву. Мать не плакала, не выла, как другие. Сидела в потёмках в углу под образами, молчала. Коля взял её за руку, сказал: я тебя буду кормить. С тех пор помнит себя взрослым. От той страшной и памятной черты он шагнул в большую взрослую жизнь и повёл бой за право называться человеком. Приставка к импульсатору Филимонова — очередная и, как он надеется, не последняя схватка; и он был здесь уже у победной черты, но тут на пути всплыл Зяблик.