Поджигатели (Книга 1) - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 141

141

События уже показали всем, что мятеж Франко и Мола не простой офицерский бунт кучки заговорщиков, а тщательно подготовленный поход международного фашизма на демократию. Мятеж вызвал в Испании гражданскую войну, грозившую затянуться. Место Зинна было там, на полях сражений Андалузии и Каталонии, на боевых рубежах Кастилии, Наварры и Астурии! Все звало его туда. Неожиданная задержка с французской визой выводила его из себя.

Что же привлекало его в этот душный вечер в летний театр, да ещё прямо ко второму акту?.. Только название пьесы «Салют, Испания!..»

Широкая дверь театрального фойе отворилась. В сад хлынула публика. Зинн не заметил, как к нему подошёл небольшого роста крепыш с круглым добродушным лицом, словно освещённым сиянием весёлых, немного лукавых глаз. Человек этот положил на плечо Зинну небольшую крепкую руку с короткими сильными пальцами. На хорошем немецком языке сказал:

— Товарищ Зинн грустит?

Это было сказано с тем особенным задорным добродушием, по которому Зинн сразу и безошибочно узнал Иштвана Бартока, старого знакомца, венгерского коммуниста, поселившегося после мировой войны в России и ставшего теперь популярным советским писателем.

— Я думал, тебя давно нет в Москве, — сказал Барток, подсаживаясь к Зинну.

Зинн с досадою рассказал о затруднениях с визами:

— Я мог ждать чего угодно, но не того, что встречу препятствия со стороны французского посольства.

— Чем французские правые социалисты лучше других? — с усмешкою спросил Барток.

Зинн сердито посмотрел на него.

— Я не хочу, чтобы сейчас меня лишали права драться за свободу испанских рабочих, как я дрался за свободу наших немецких рабочих, как готов драться на любых баррикадах, где будет итти бой с реакцией! Не хочу, чтобы мне мешал кто бы то ни было, во имя чего бы то ни было…

Барток взял Зинна под руку и повёл в боковую аллею, где не было публики.

— Я тебя не только люблю, Гюнтер, но и знаю. Поэтому… поступай так, как тебе подсказывает совесть революционера. Иди туда, куда она тебя зовёт. — Барток усмехнулся и заглянул ему в глаза. — Вот там-то мы с тобой и встретимся!

— Ты… ты шутишь?!

Вместо ответа Барток кивнул в сторону театра, откуда доносился звонок.

— Антракт окончен!

Они вошли в зал.

Взволнованный разговором с Бартоком, Зинн не очень внимательно следил за спектаклем. Ему не сразу удалось взять себя в руки.

Генерал на сцене отдал приказ:

«Выставить живую баррикаду!»

Фашисты схватили женщин и построили их в одну линию во главе с матерью молодой героини Люсии.

Фашистские солдаты стали за этой живой преградой.

Смолкли выстрелы республиканцев…

Тогда старая мать крикнула:

«Стреляйте, братья! За нами стоят фашисты. Я благословляю пулю, которая пронзит меня!.. Стреляйте…»

С этого момента Зинн уже не мог оторваться от сцены. Забыл все, кроме того, что видел перед собою: простой испанский народ, истекающий кровью, пылающий негодованием и беспощадной ненавистью к фашизму, благородный и свободолюбивый испанский народ…

Шествие с останками юной Люсии приближалось к рампе. Звуки траурного марша стихали.

Мать: «Прощай. Я уже все сказала, провожая тебя… Если бы я имела четвёртую дочь, я сказала бы ей, как когда-то тебе, Люсия: теперь иди!»

Пассионария обнимает старую мать и восклицает:

«Я хотела бы быть твоей четвёртой дочерью!»

Зинн вскочил. Он больше не мог сидеть; он хотел туда — на каменное плато Гвадаррамы.

Занавес опущен, но рукоплескания не умолкали. Сквозь них прорвался откуда-то из задних рядов крик:

— Салют, Испания!

И сквозь непрекращающийся плеск ладоней хор сотен голосов подхватил:

— Салют, Испания!

И вдруг крики смолкли. Пробежав между рядами, двумя большими прыжками миновав трап над оркестром, Зинн выбежал к рампе. Широкоплечий, крепкий, с мужественным лицом, с откинутыми назад русыми волосами, он стоял, подняв кулак приветствия Красного фронта. Это был крепкий, жилистый кулак рабочего.

Над залом пронёсся хлещущий сталью гнева и боевого накала баритон Зинна:

Марш, фронт народный,В бой за край свободный!В наших рядах не дрогнет ни один…

Скрипка в оркестре неуверенно подхватила мотив. Потом флейта, рожок, фортепиано. Через минуту весь оркестр уверенно аккомпанировал певцу, все стоявшему со сжатым кулаком и посылавшему в зал слова страстного призыва.

Вместе с рабочим, крестьянин, шагай,Вместе иди на врага,Мы от фашистов очистим свой дом.Церкви и замки на воздух взорвём…

Пели скрипки.

Все дружней и уверенней зал отзывался на клич певца:

Смело, товарищ, добудем в боюСчастье своё и свободу свою…

Снова взвился занавес, и актёры — одни уже в пиджаках, другие ещё в театральных костюмах, наполовину разгримированные, — построились за спиною Зинна, подхватили песню…

Когда Зинн сошёл со сцены, Барток взял его за руку.

— Ты тот же, что и был. Ты настоящий парень!

Зинн отёр вспотевшее лицо.

— Идём же, — сказал Барток, — выпьем, как старые солдаты, за то, чтобы ты и там пел так же!

— Там я буду драться!

Барток тряхнул головой:

— Хорошая песня стоит десятка винтовок!

— Винтовка, прежде всего винтовка, Иштван.

— Песня и винтовка. А вот я… я должен буду оставить перо тут. На войне нельзя быть и писателем и солдатом… Или можно?.. Писателем-солдатом… Я ещё не знаю.

Зинн удивлённо посмотрел на него.

— Куда ты меня тащишь?

— Я же сказал: по стакану вина.

— Сначала я должен послать телеграмму Руди Цихауэру. Ты его, кажется, не знаешь.

— Нет.

— Отличный малый. Он должен быть там же, где и мы.

— Смотри! Лишние люди…

— О, это настоящий человек. И какой художник! Смотри-ка: писатель, художник и певец!

— Писателя можешь вычеркнуть, он останется здесь.

— Так три солдата.

— Это пойдёт!

И, усевшись за столик под открытым небом, подальше от веранды с оркестром, Барток приказал подать вина.