Поджигатели (Книга 2) - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 106

— Главы четырех правительств, заседавших тут, — Германии, Италии, Великобритании и Франции… — при этом Леже отвесил по глубокому поклону пустым креслам, в которых раньше сидели Гитлер и Муссолини, бесцеремонно покинувшие конференцию, как только стало ясно, что ни Англия, ни Франция не помешают фашизму по-своему разделаться с Чехословакией. Поклонившись во вторую очередь дремлющему Чемберлену и широкой спине Даладье, Леже продолжал: — Высокие главы этих правительств не имеют времени ждать от вас какого бы то ни было ответа. Да он и не нужен. В пять часов утра, — он перевёл взгляд на большие стенные часы и указал на них, — через два с половиною часа чехословацкий делегат должен быть на заседании международной комиссии в Берлине. Предупреждаем: она тоже не будет ждать его приезда, чтобы приступить к определению последовательности, в какой немецкие войска будут занимать территорию, отданную Германии. Вступление немецких вооружённых сил начнётся в шесть часов утра, ни минутою позже.

Он сделал поклон и отошёл за кресло Даладье.

— И это нам говорят французы! — едва сдерживая рыдания, воскликнул Масаржик. — Чехи никогда этого не забудут… Вы поймёте, что наделали, но будет поздно.

Он закрыл лицо руками и побежал к выходу. Мастный шёл следом, со взглядом, устремлённым в пол.

Совершенно машинально, так, словно и его звали сюда для того, чтобы выслушать приговор, Флеминг повернулся и вышел вместе с чехами.

23

В лесу царила тишина. Изредка слышался стук прикладов, звяканье штыка о штык да чваканье многочисленных ног в грязи.

Солдаты неохотно строились в полутьме пронизанного мелким дождём леса. Их лица были сумрачны. Шеренги выравнивались медленно.

Из-за бронированной двери командного пункта показался полковник. За одну ночь широкое лицо его стало усталым и серым, как будто он тяжело заболел. Следом за ним, выбирая места посуше, шагали два английских офицера. Один из них, худой и высокий, с аккуратно подстриженными светлыми усами, на каждом шагу ударял себя стеком по ярко начищенному жёлтому голенищу. Другой держал подмышкой крепкую походную трость. Рядом с хмурым и бледным полковником они казались особенно розовыми и довольными собою. Они были такие же добротно-крепкие, как их защитные пальто, как сапоги с необыкновенно толстыми подошвами, как плотные перчатки, как каждая пуговица, которая, казалось, тоже была довольна собой и своими хозяевами.

Полковник подошёл к выстроившемуся гарнизону форта.

Англичане остановились поодаль и с нескрываемым любопытством рассматривали солдат. Один из них вынул пачку сигарет, оба закурили и громко, не стесняясь, перебрасывались замечаниями.

Никто, кроме полковника, не понимал их языка, но все отчётливо сознавали, что замечания англичан относятся именно к ним, незадачливым защитникам великолепного форта, который сдавался немцам, не сделав ни одного выстрела. Всем казалось, что англичане посмеиваются над чехами, безропотно выполняющими решение конференции, на которой такой же довольный собою и уверенный в своей правоте и неприкосновенности англичанин с лёгким сердцем продал Гитлеру независимость маленькой республики в обмен на что-то, о чём никто из солдат ещё не знал, но что безусловно существовало, не могло не существовать и что было, повидимому, англичанам нужнее, нежели независимая Чехословакия. Может быть, это было спокойствие, которое в обмен на Чехословакию обещал англичанам Гитлер, может быть, что-нибудь другое. Солдаты не знали.

Полковник остановился перед строем и, словно через силу подняв взгляд, медленно обвёл им своих солдат.

— Солдаты!.. Чехи!.. — Каждое слово стоило ему труда. Голос его звучал негромко, но казалось, в лесу притихли даже птицы, чтобы дать возможность всем услышать каждое слово.

Солдаты подняли лица и ждали, что он скажет. В эту минуту их держала в строю не дисциплина, а неосознанное, но крепкое чувство солидарности с офицером, грудь которого была расцвечена длинною колодкой орденских ленточек. Они верили тому, что приказ о сдаче форта, о котором они уже знали, для него так же нестерпим, как для них; они верили и тому, что его более богатый жизненный опыт подскажет сейчас те настоящие слова, которые они хотели услышать, чтобы понять страшный смысл происходящего и убедиться в неизбежности и правильности его. Но вместо того чтобы услышать эти единственно правильные слова, которые должны были сохранить в солдатах веру в правительство, в генералов, в самих себя, они увидели, как, закусив седую щётку усов, полковник старался сдержать дрожь губ. Он так ничего и не сказал, отвернулся и махнул рукой майору. Солдатам казалось, что спина и поникшие плечи полковника вздрагивают.

Стоявший на правом фланге гарнизона майор сделал было шаг вперёд и раскрыл уже рот, чтобы отдать команду, но солдаты не захотели его слушать. Они не хотели его слушать сегодня именно потому, что у него была немецкая фамилия, потому, что они знали; в частной жизни он говорит по-немецки.

Гул солдатских голосов покрыл его слова.

— Нельзя бросать форт! — кричали солдаты.

— Или драться, или взорвать!

— Мы не хотим вооружать немцев своими пушками!

Полковник резко повернулся. Все видели, что глаза его красны, но голос его звучал теперь твёрдо.

— Наше правительство приняло условия четырех держав…

— Позор Чемберлену!

— К чорту Даладье!

Полковник повысил голос:

— Будьте же благоразумны, чехи!

— Позор!.. Позор!..

— Мы должны сдать сооружения неповреждёнными! — крикнул полковник, но ему ответил дружный крик:

— Защищаться или взорвать!

Хотя англичане не понимали чешских слов, но смысл их стал им, повидимому, ясен. Они перестали прогуливаться вдоль опушки. Длинный сердито отбросил сигарету и крепко ударил себя стеком по голенищу.

— Скажите этим ослам, — крикнул он полковнику: — если они позволят себе не подчиняться условиям передачи, Англия оставит их на произвол судьбы!

Но полковник даже не обернулся в его сторону и только поднял руку, требуя у солдат молчания.

— Нарушение условий, принятых правительством, будет на пользу немцам, — сказал он. — Они только и ждут, к чему бы придраться, чтобы подвергнуть нашу несчастную родину ещё большим несчастьям и позору. Будьте же благоразумны… Солдаты, братья, дети, заклинаю вас священным именем родины: исполняйте приказы офицеров!