Поджигатели (Книга 2) - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 121

Она подбежала к столу, чтобы написать записку французам. На столе не было бумаги. Потянула ящик и схватила первый попавшийся листок. Он оказался исписанным с обратной стороны. Внизу стояла подпись. Она была неразборчива, но показалась знакомой Марте. Она перевела взгляд от листка к картону на стене: да это была подпись Цихауэра. Письмо начиналось: «Дорогой друг Луи…» Помимо воли глаза Марты пробежали по строчкам. Цихауэр убеждал Даррака ехать в Москву. Всем им нужно снова собраться в одном месте, — где-нибудь, куда не дотянется рука Гитлера. Судя по тому, что происходит в Европе, недалёк день, когда всё, что есть честного в мире, должно будет стать под знамёна антигитлеровской борьбы, — снова, как когда-то в Испании. Неужели Луи ещё не понял, что нет никакого смысла ради намерения спасти Марту подвергать себя опасности в Праге, которая не сегодня — завтра станет добычей нацизма? Что ему Марта?.. Случайная натура для случайного портрета?!

Марта должна была сделать над собой усилие, чтобы не выпустить листок из задрожавших пальцев. Теперь она должна была дочитать письмо:

«Разве эта особа не стала ренегаткой, не изменила родине, своему народу, не забыла своих родителей? Если Вы, Луи, слушали передачи „Свободной Германии“, то уже знаете, конечно, что Штризе заманил директора Кропачека в Австрию, там он был схвачен гестапо и отвезён в Германию. Несчастного старика истязали до тех пор, пока он не согласился подписать документ, удостоверяющий якобы добровольную продажу всего, что он имел, Паулю Штризе. Ян Кропачек долго сопротивлялся тому, чтобы отдать своё добро в руки ненавистного ему молодого нациста. Но его сломили, подвергая пыткам на его глазах дорогую старую „королеву“…»

«…пишу вам все это для того, чтобы вы, если пропустили эту передачу нашего друга Гюнтера, знали правду о Марте, наслаждающейся богатством своего умершего от пыток отца!»

…Марта очнулась от боли в затылке. Она лежала на полу мансарды.

В отворённое окно тянуло холодом. Откуда-то издали доносился такой шум, как если бы ветер шуршал в листве густого леса.

Марта с трудом поднялась на ноги. Её охватило странное, никогда раньше не испытанное состояние: рядом с нею лежала на полу, поднималась, устало подходила к окошку другая, посторонняя ей женщина, а сама она глядела на неё со стороны, с необыкновенным проникновением угадывая её мысли и чувства. Она видела, как эта чужая ей и вовсе не похожая на Марту, бледная и дрожащая женщина подошла к окошку, постояла перед ним, как будто прислушиваясь к странному шуму, но осталась безразличной и к нему. Отошла на середину комнаты и провела рукою по лицу, силясь что-то понять. Взгляд её упал на лежащий на полу листок письма. Она подняла его и сунула в стол. Потом быстро приблизилась к портрету улыбающейся девушки и долго-долго смотрела на него.

Она глядела на портрет, и из глаз её катились слезы, и бессильно упавшие руки были вытянуты вдоль тела. Но в глазах её не было ни печали, ни какого-либо иного выражения, — они были пусты, точно она была уже мертва.

Марта отвернулась от портрета и пошла прочь из мансарды.

Когда она проходила мимо привратницы, та посмотрела на неё и, не сразу решившись, спросила:

— Не станете ждать?

Марта, не останавливаясь, молча покачала головой.

— Вы вернётесь? — спросила привратница.

— Нет…

— Они будут знать, где вас искать?

До её слуха донеслось едва слышное:

— Да…

Женщина протянула руку, желая дотронуться до рукава Марты, но только сказала:

— Лучше вернитесь…

Марта приостановилась было, закрыла глаза, но тут же зашагала дальше, все так же медленно и неверно, навстречу таинственному шуму, колыхавшемуся над городом, как стон колеблемого бурею леса…

30

Свидание происходило на немецкой стороне, в городе Либерец, который вот уже полгода как носил немецкое название Рейхенберг. Встреча была назначена в том самом «Золотом льве», где в прошлый раз, как ему говорили гестаповцы, было подготовлено покушение. Генерал Шверер должен был признаться себе, что не без страха вторично входил в эту гостиницу. Он удивлялся тому, что служба охраны выбрала её же для такого важного и такого секретного дела, как переговоры с руководителем обороны и премьер-министром Чехословакии генералом Сыровы. Все должно было быть организовано так, чтобы этот одноглазый генерал продолжал оставаться народным героем чехов до того времени, когда он не будет больше нужен немецкому командованию, то-есть когда немецкие войска займут всю Чехословакию, чехословацкая армия будет разоружена и её арсеналы взяты под немецкий караул. До тех пор чехи не должны были подозревать, что их одноглазый герой когда бы то ни было разговаривал с немцами…

Шверер ревниво перебивал Пруста всякий раз, когда тот пытался что-либо уточнить или сделать замечание. Он чувствовал искреннюю благодарность к Гауссу, который почти не принимал участия в разговоре, несмотря на то, что был главою этой секреткой делегации немецкого командования.

Никаких протоколов не велось; адъютантам было запрещено делать записи. Немцы считали, что на этот раз могут на слово верить предателю чешского народа. В случае нарушения им условий, продиктованных на этом совещании, по которым Сыровы должен был передать немцам чешскую армию, как спелёнутого младенца, немецкие части перейдут к боевым действиям и, как несколько раз настойчиво повторял Шверер:

— Превратят вашу Прагу в кучу камней, не оставят в живых ни одного чеха, которого застигнут с оружием в руках.

— Нас не будет интересовать, стрелял он или нет, а те населённые пункты, откуда раздастся хотя бы один выстрел, будут стёрты с лица земли. Раз и навсегда! — добавил Пруст, щурясь, как обожравшийся кот, и плотоядно раздувая усы.

Гаусс сидел несколько в стороне и, как обычно, когда мог держаться свободно, слегка покачивал носком лакированного сапога. Изредка он поднимал глаза на толстое лицо Сыровы и так пристально смотрел на повязку, закрывавшую его левый глаз, словно надеялся увидеть сквозь её чёрный шёлк мысли, копошившиеся в широком черепе предателя. Но мясистые, обрюзгшие черты чеха не выдавали его дум. Гаусс не мог даже понять, какое впечатление произвело на Сыровы сообщение, полученное в самый разгар переговоров о том, что немецкие войска уже заняли города Моравска-Острава и Витковице.