Поджигатели (Книга 2) - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 56

56

Мужчины попадались все реже. Откуда-то из кустов неожиданно появлялись детишки и старухи, сгибавшиеся под тяжестью вязанок хвороста.

Цихауэр приподнимал шляпу:

— Грюсс гот!

Но никто ему уже не отвечал. Дети пугливо шарахались в кусты, старухи угрюмо отворачивались, опираясь на палки и сходя с тропинки, чтобы пропустить незнакомцев.

Чем дальше они шли, тем труднее было Цихауэру скрыть утомление, тяжёлое дыхание выдавало его.

Рени поставила короб и опустилась на камень. Она сняла шляпу, и Цихауэр увидел, что её волосы закручены в тяжёлый узел на затылке. От этого голова её уже не казалась такой маленькой, но незатененное полями шляпы лицо выглядело ещё более усталым. Цихауэр отвёл от неё взгляд и посмотрел на восток. Солнце уже поднялось над хребтом. Далеко впереди, окружённая грядою тёмных скал, возвышалась могучая гора. Она стояла величественная и тяжёлая, распустив зелёный подол подножия до самой долины. Вершина её, коричневая, изрытая глубокими складками, была накрыта высоким серебряным чепцом снега. Белые фестоны, как кружево, спускались на её широкие серые плечи. Рени взглянула туда.

— Там уже нет наци, — сказала Рени, указывая на горы.

Оба её спутника кивнули головами и с интересом посмотрели на ту землю, где «не было наци». Зинн поднялся первым.

— Идёмте…

— Теперь сюда, — сказала Рени и свернула направо.

За поворотом сразу открылась деревня. Поднявшись к ней, они вошли в последний дом, выходивший на дорогу глухой стеной двора. В лицо им ударила густая струя смрадного пара, в котором смешались запахи распаренного дерева, клея, дешёвых красок. В комнате царил полумрак.

Неприятный запах исходил и от игрушек, сушившихся на нескольких полках, опоясавших огромную печь, занимавшую всю середину комнаты. Здесь был целый зоологический сад, вырезанный из дерева.

Куча фигурок, белевших свежеоструганным деревом, была свалена на полу у большого стола, вокруг которого сидела вся семья. Дети наравне со взрослыми клеили и раскрашивали. Когда вошла Рени, дети обступили снятый ею короб. Рени извлекла из него несколько пакетиков. Один из них — пачку печенья — она тут же вскрыла и дала детям по круглому бисквиту. Это было самое дешёвое печенье, но дети ели его, причмокивая от удовольствия.

Вскоре сели завтракать. На столе стояли две плошки. В одной был картофель, в другой — льняное масло. Каждый брал себе картофелину, макал её в масло и, придерживая ломтиком хлеба, нёс ко рту. Зинн достал из своего мешка и положил на стол банку консервов и несколько булочек. Дети жадно уставились на консервы, но мать Рени сказала:

— Это оставим на поминки.

— Мы тоже пойдём хоронить? — спросил Цихауэр у Рени.

— Иначе вам не пройти к кладбищу, — тихо ответила она.

— Нам туда непременно нужно?

— Там — граница…

Рени пересела в угол комнаты, где стояла детская кроватка. Цихауэр заглянул через плечо Рени и увидел мальчика лет шести. Его заострившееся личико было очень бледно, тонкие прозрачные ручки лежали поверх одеяла.

— Ваш братишка? — спросил Цихауэр.

— Нет, сын.

— А я думал…

— Я вдова, — просто сказала Рени.

Зинн опустился на табурет возле кроватки и посмотрел на больного ребёнка.

— У вас нет никакого музыкального инструмента?

Рени сняла с печки игрушечную гармонику. Она была ещё сырая от свежих красок. Зинн растянул мехи. Инструмент издавал хриплые, неверные звуки. Пальцы Зинна побежали по ладам, и он запел:

Спи, сынок, молчи, дружок.В папу вовсе не стреляли,Дяди только попугали,Папа вышел на лужокСпи, сынок, молчи, дружок.

Цихауэр видел, как напрягаются черты лица Рени, словно она силилась удержать слезы, а голос певца, всегда звучавший сталью, становился все мягче:

Ничего здесь не случилось,Это все тебе приснилось.Спи, сынок, молчи, дружок.Я молчу — молчи и ты.Слышишь, вновь трубят горнисты?Если правду скажешь ты,И тебя убьют фашисты.

Зинн опустил гармонику и без аккомпанемента тихонько повторил:

Спи, сынок, молчи, дружок.

Рени опустила голову на руки, её плечи слегка вздрагивали.

— Я пойду на воздух, — сказал Цихауэр.

Рени взяла с постели две подушки и повела друзей в коровник.

— В сарае для соломы было бы лучше, но он занят, — сказала она и отворила дверь сарая, чтобы набрать для них соломы. Они увидели стоявший там гроб.

Скоро Рени разбудила их и попросила помочь внести гроб в дом. Гроб был тяжёлый, из толстых дубовых досок. Его поставили на стол, около которого попрежнему высилась груда свежевыструганных игрушечных зверей.

На скамье вокруг печи, под рядами пёстрых игрушек, сидела вся семья и соседи. Только вдова стояла у стола, молча, с каменным лицом уставившись на покойника.

Пастор читал молитву.

Дверь широко распахнулась, и на пороге появился здоровенный детина. На нем была форменная фуражка с кокардой. Это был правительственный инспектор. Из-за его спины выглядывал стражник сельской полиции.

— Хайль Гитлер!

Пастор захлопнул молитвенник и, не ответив, отошёл в сторону.

— Я ещё не давал разрешения на погребение, — сердито сказал инспектор матери Рени. — Где свидетельство о том, что рот покойника осмотрен, что в нём нет золота?

Вдова дрожащими руками рылась в ящике того же стола, на котором стоял гроб. Инспектор откинул простыню, закрывавшую покойника до подбородка, и осмотрел его пальцы.

— А обручальное кольцо?

Вдова покорно протянула инспектору тоненький золотой обруч.

Он поставил в углу свидетельства печать и весело сказал:

— Можете ехать!

Прежде чем уйти, он окинул взглядом комнату и остановил его в углу за печкой, где стояла кроватка больного мальчика. Проследив за его взглядом, Цихауэр увидел лежащий перед кроваткой самодельный коврик из разноцветных лоскутков. В середине лоскутки образовали яркую красную звёздочку.

Инспектор медленно подошёл к коврику, подкинул его носком сапога и обвёл взглядом молча сидевших крестьян.