Поджигатели (Книга 2) - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 99

Едва обменявшись с ним несколькими словами приветствия, Чемберлен заговорил о беспокойстве, которое ему внушает предстоящее свидание.

— Что ещё может выдумать Муссолини?

— Какие бы предложения он ни сделал, — меланхолически заявил Даладье, — я заранее с ним согласен.

— Давайте условимся, — несколько оживившись, сказал Чемберлен: — обещаем дуче принять всякое его предложение. А в дальнейшем будет видно, что из наших обещаний стоит выполнить.

— Выполнить придётся все, без чего нельзя умиротворить Гитлера, — с важностью произнёс Даладье.

— Да, да, именно так: умиротворить его, умиротворить во что бы то ни стало. Я совершенно убеждён: если мы не достигнем соглашения, он завтра откроет военные действия.

— И вместе с тем я верю в искренность его желания установить твёрдый порядок в Средней Европе, что вовсе не противоречит и нашим намерениям. Твёрдый порядок!

— А возражения чехов?

Морщины, собравшиеся вокруг рта и носа Даладье, превратили его лицо в безобразную маску. У французского премьера это называлось улыбкой.

— Известен ли вам в юридической практике случай, когда суд спрашивал у приговорённого согласия быть обезглавленным?

Но Чемберлену было не до шуток. Ему не давал покоя страх, испытываемый перед реакцией английского народа на происходящее. Ведь с этой реакцией ему придётся столкнуться по возвращении в Лондон. Он не был уверен в том, что рядовой англичанин, воспитанный на парламентско-демократической фразеологии, простит ему преступление, замышляемое сегодня против Чехословакии.

— Канцлер не понимает, что я не могу вернуться в Лондон с решением, которое хотя бы внешне не будет приемлемо для общественного мнения Англии, — пожаловался Чемберлен. — Гитлер не хочет этого понять. Он требует все больше и больше, — ворчливо проговорил он. — И я вынужден уступать и уступать, не считаясь ни с чем.

— Надеюсь, в этом смысле дуче будет на вашей стороне. Я восхищён его идеей собрать нас тут, в Мюнхене, для решительного разговора.

— Я все же сожалею, — сказал после некоторого молчания Чемберлен, — что Гитлер не пригласил сюда ни одного чеха, с которым можно было бы посоветоваться в случае затруднения.

— Никаких затруднений нет и не должно быть. — Даладье разрубил воздух решительным движением смуглой, поросшей чёрными волосами руки. — Если мы скажем «да», то о чём же спрашивать чехов?

— Речь идёт о важнейших укреплениях в Судетских горах! Отдав их немцам, мы делаем чехов совершенно беззащитными.

— Эти укрепления были нужны нам не меньше, чем чехам. Недаром же французы называли их «южной линией Мажино». И если я решаюсь отдать их, при чем тут чехи? — Даладье высоко поднял толстые, словно набитые ватой, плечи. Он пошевелил в воздухе короткими волосатыми пальцами, как будто пытаясь ухватить ускользавший от него довод. — Разве мы не были правы тогда, в деле с Испанией, когда вас меньше всего интересовало мнение самих испанцев? — Он исподлобья посмотрел на Чемберлена, но, не дождавшись ответа, продолжал: — Мы с вами до сих пор не были бы уверены, что испанский вопрос исчерпан, если бы стали слушать Альвареса дель Вайо и других… Не хотите же вы повторения такого спектакля и с этими… с чехами!.. Все складывается чрезвычайно удачно; дело можно, повидимому, закончить — трик, трак! — И он, как фокусник, прищёлкнул пальцами: — Трик-грак!

— Прага может заупрямиться. Бенеш в отчаянии может броситься в объятия русских.

— К счастью, аграрии достаточно сильны, чтобы не допустить такого оборота дел.

Даладье встал и прошёлся, без стеснения потягиваясь. Он остановился напротив британского премьера, расставил толстые ноги и, засунув одну руку сзади под пиджак и без церемонии почёсывая поясницу, другою похлопал себя по губам, желая показать, как ему скучно от этих разговоров.

— Будем откровенны, — с развязностью проговорил он. — Важно, чтобы все было решено как можно быстрей, прежде чем чехи действительно успеют сговориться с русскими.

— Вы правы: главное — как можно быстрей, — согласился Чемберлен.

— Нужно отдать Гитлеру Судеты, прежде чем он придумает ещё какие-нибудь требования, которым мы уже не сможем уступить. — И Даладье снова решительно рубанул воздух.

20

Капли падали с бетонного свода с угнетающей размеренностью, как будто где-то там, в многометровой железобетонной толще купола, был запрятан точный прибор, отмеривавший их секунда за секундой. Хотя от места, куда падала вода, до изголовья было сантиметров десять, Ярошу казалось, что капли ударяют ему в самое темя. Вообще ему было трудно привыкнуть к жизни в каземате форта. Легко ли лётчику вместо свободного простора неба оказаться в подземелье, на глубине нескольких метров, вместо жизни птицы влачить существование крота! Пусть он пошёл на это добровольно, пусть все они, кто сидит в этой норе, поклялись, что форт «Ц» достанется нацистам только с трупами его защитников, — все это не скрашивало неприглядности непривычного жилья. И, право, не будь около Яроша старых товарищей по испанской войне, он, наверно, не выдержал бы — ушёл бы на поверхность, проситься обратно в воздух. Жаль, что с ним нет ещё и Зинна, не вступившего в отборный гарнизон форта, чтобы не бросать своего передатчика.

Люди нервничали. Большая часть их сумрачно молчала, сбитая с толку поведением французов и англичан. Но кое-кто ворчал, Ярош — больше других.

— Что за идиотизм! — говорил он сквозь сжатые зубы. — Построить чудесные форты, набить их замечательными орудиями, снабдить самыми совершенными приборами — и забыть о людях, которым предстоит приводить все это в действие.

— Люди! — насмешливо проговорил телефонист, сидевший в дальнем углу каземата. — Цена солдату — десять граммов свинца. Тесно, сыро? Подумаешь! Солдат не барышня.

— Со всем этим я готов примириться, — сказал Ярош, — но вот эта проклятая капля… Я сойду с ума…

— Перестань, — остановил его Цихауэр. — Посмотри на Даррака.

И он кивком головы указал на скрипача, лежавшего на койке, закинув ногу на ногу, и сосредоточенно читавшего нотную тетрадь.