Сыграй мне смерть по нотам... - Гончаренко Светлана Георгиевна - Страница 12

– Ну, ты и хватила! Пусть он видит насквозь, как хамелеон, но не до такой же степени, чтобы замечать отпечатки пальцев! И потом, в письме ничего нет криминального, только одна правда. Он просто напугается.

– И что будет?

– Увидите!

«Превратили музей чёрт знает во что, – с досадой подумал Самоваров. – Целый день во всех углах дети орут кантаты и строят какие-то козни! Хорошо, что концерт будет на католическое Рождество. Не знаю уж, почему губернатор отмечает именно католическое, но до православного в таких условиях я не доживу. Если вундеркинды сломают ещё что-нибудь… Кстати, надо сходить Ольгу обрадовать – батареи больше не видно, лицо музея спасено».

Самоваров вышел, запер мастерскую. Девчонки на пожарном сундуке притихли. Аврора, обняв свою виолончель, демонстративно уткнулась в книжку. Самоваров усмехнулся. Он прошел по коридору и за ближним поворотом чуть не сбил с ног ту рыжую особу, что стояла за портьерой в аванзале. Неужели она этих глупых девчонок подслушивала? Но зачем?

Рыжая нагло улыбнулась и спросила:

– Вы что, к директору? Зря. Он занят.

– Вы хотите сказать «занята»? Или мы имеем в виду разных лиц? – неприязненно ответил Самоваров.

– Ваш директор Тобольцева? Она и занята. У неё Андрей Андреевич Смирнов.

– Невелика птица. У меня важное дело, – бросил на ходу Самоваров.

Его рассмешило, что имя Смирнова рыжая произносила, будто золотыми буквами на мраморе выбивала.

Смирнов действительно сидел в директорском кабинете, когда Самоваров туда вошёл. Завидев реставратора, Ольга напряжённо привстала. Ей, наверное, весь день мерещился чисто директорский кошмар – губернатор благостно восседает в первом ряду на золочёном стуле, ждёт прекрасного, а из-под стильного подоконника выглядывает батарея, прикрытая фанерой.

Коля? – выдохнула она нетерпеливо.

Андрей Андреевич Смирнов тоже обернулся и окатил Самоварова голубизной своих быстрых всевидящих глаз.

– Всё в порядке, наружно повреждения не видны, – отчитался Самоваров.

Ольга восторженно сложила на груди белые руки:

– Коля, ты просто волшебник! Он волшебник у нас, Андрей Андреевич, вы знаете? Уникальный, от Бога реставратор! Вы знакомы? Это Андрей Андреевич Смирнов, руководитель хора … «Родники»?

Ольга была типичным узким специалистом и слабо разбиралась в музыкальной жизни Нетска.

«Чистые ключи», – поправил её Смирнов.

Он равнодушно кивнул Самоварову, но вдруг сморщил лоб.

– Самоваров? Фамилия знакомая… Необычная и редкая фамилия! Не тот ли вы Самоваров… мне жена что-то такое говорила насчёт претензий к покойному Тверитину?..

Предъявлять свои претензии прямо сейчас Самоваров не собирался и сухо сказал:

– Да, есть одно дело, небольшое. Мы его в другой раз обсудим.

– Конечно, конечно! Я готов! Всегда к вашим услугам, – оживился Смирнов. – Память Матвея Степановича для меня священна. Он столько сделал доброго, помог детям, помог мне! Его стихи стали нашими песнями. Его щедрый дар…

– Всего хорошего, – сказал Самоваров и вышел в коридор.

Он устал. На душе было скучно и как-то пыльно от мелких дел и забот. Он позвонил Насте. Её тоненький голосок отозвался издалека, тоже усталый, но деловой. Прелестный… Она сейчас в библиотеке, у неё там куча дел, и не может ли он зайти за нею часов в семь? Он может. Он хочет. Он её любит. Пока! Ту-ту-ту…

В декабре темнеет рано. Скорее, так толком и не рассветает. Позднее утро сразу начинает клониться к вечеру, а уже в три часа длинные крещатые тени бегут по снегу. Зато ночь абсолютна, без оттенков – черна, черна, черна…

Вечером в музее, особенно в холода, посетителей бывает мало. Смотрительницы включают свет только по просьбе случайно забредшего любопытного чудака. Но таковые редки: как-то не принято заходить погреться в музеи. Когда электричество погашено, в залах остаётся лишь внешний, от дальних уличных фонарей свет.

Самоваров такие потёмки любил. Он считал, что днём, при ярком свете и посетителях, экспонаты выглядят фальшиво чистенькими и непригодными для настоящей жизни. Экскурсанты тоже, кажется, не верят, что вещи настоящие. Разве можно представить себе дымящийся бульон в мейсенской фарфоровой супнице, которую Самоваров склеил из сорока двух кусков! В музее вещь всё-таки умирает. Она хороша, когда можно её трогать. Или, открыв утром глаза, увидеть сквозь недосмотренный сон и недоосознанную явь. На диване надо сидеть, по часам сверять время, из супницы разливать суп. Даже картина на стене не должна пугать недоступностью. К ней бы подойти поближе, разглядеть паутинный рисунок трещин, гладкую плёнку краски и грубый комочек белил – тот самый, что издали кажется ослепительным бликом на влажном зрачке.

Нетский областной музей погрузился в сумерки, а до Насти и до ежеминутного счастья, которым она была, оставалось ждать ещё два с половиной часа. Сегодняшние труды над монастырским поставцом Самоваров завершил. Он побродил по пустым залам и вышёл на огонёк у гардероба. Там в тесной и весёлой комнатке вели светские беседы Вера Герасимовна, Ледяев и уборщица Нина.

– Коля, как чудесно, что ты зашёл, – обрадовалась Вера Герасимовна. – Я уже сама хотела к тебе подниматься. Мы с Альбертом приглашаем тебя сегодня на ужин. У нас будет исключительно мужское общество, и ты его украсишь.

Альберт Михайлович согласно закивал. Розовая кофта с букетами уже переместилась с него на Веру Герасимовну. Его зябкие отроческие плечи сейчас укутывала шаль козьего пуха.

– Вряд ли посетители до закрытия появятся. Уже сейчас ни души, одни музыканты в Мраморной гостиной остались. Если кого принесёт нелёгкая, Ниночка за меня в гардеробе посидит. Давайте прямо сейчас отправимся к нам, – скомандовала Вера Герасимовна. – Ты ведь, Коля, свои дела кончил? Тогда вперёд!

Нехотя Самоваров согласился убить два часа в загадочном мужском обществе. Вера Герасимовна зачем-то поднялась вместе с ним в его мастерскую. Пока он одевался, она всё вздыхала и наконец решилась:

– Коля, ты тут некую Полину видел?

– Нет, – машинально ответил Самоваров.

Он не сразу сообразил, о ком идёт речь.

– Это та, что в детском хоре на рояле играет? – вдруг вспомнил он.

Вера Герасимовна даже подпрыгнула:

-Именно та! Ты знаешь её, разговаривал с ней? Она молода? Красива?

Самоваров почесал затылок:

– Вроде бы молода. Я с ней не разговаривал. Вернее, разговаривал, но по телефону. И видел только издали. А что случилось?

– Она красива? – настойчиво повторила Вера Герасимовна.

– Чёрт её знает. Издали вроде бы красоты не заметно. Зато голос у неё скрипучий, противный. Альберт Михайлович говорит, что она очень плохо играет на рояле.

– Ты сам слышал?

– Её игру? Ну да. Только я в этом не разбираюсь.

– Нет, я имею в виду, говорил ли Альберт…

– Говорил, ещё бы! Он сам ко мне подошёл и пожаловался, что она искажает… кажется, Моцарта?

Вера Герасимовна шумно вздохнула:

– Все вы таковы, мужчины! Алик нарочно меня дразнил. Он пытался вызвать мою ревность. Как это наивно! Как он далёк от реальной жизни! Представь, сегодня он пришёл ко мне с кофтой и стал вдруг рассказывать про какую-то Полину, с которой познакомился в Мраморной гостиной. Якобы она стройна, невероятно поэтична, с крошечными ушками. У неё в самом деле уши крошечные?

Самоваров честно напряг память:

– Э… С того расстояния, с какого я её наблюдал, уши различить невозможно.

– Как же ты с нею говорил?

– По телефону. Там вообще ничего не видно.

– Но всё-таки она красива?

Самоваров наконец понял, чего от него ждут, и убеждённо заявил:

– Красавицей я её бы не назвал. Даже издали, из аванзала, откуда уши не видны, заметен очень неприятный нос. И обаяния ни капли. Я на месте Альберта Михайловича несомненно предпочёл бы вас.

Вера Герасимовна покачала головой:

– Хитришь ты, Коля, неловко!

Она сделала несколько шагов к выходу, но тут новая горестная мысль остановила её: