Трактат о похмелье - Бас Хуан - Страница 15

Я заскучал. Мне пришла в голову неудачная мысль развлечься, разглядывая вспышки ослепительно белого света, мелькавшие в той части окна, которую не могли защитить опущенные жалюзи. В полумраке купе пятна света рисовали на потолке эфемерные узоры.

Тут-то оно и началось.

Я не грезил, а действительно увидел призраки на потолке.

Плохо помню, как они выглядели: стилизованные фигуры, страшно улыбавшиеся мне, как в рисованных мультфильмах-ужастиках.

Я всегда был киноманом, и все видения той ночи соответствовали моему кинолюбительскому воображению, наложившемуся на религиозное воспитание.

Я старался, насколько мог, сохранять спокойствие и говорил себе, что это я сам заставляю себя видеть это, что именно мое воображение порождает псевдовидения. Но, похоже, я был не слишком убедителен: парад гротескных химер продолжался.

Я закрыл глаза, чтобы перекрыть видениям доступ через зрительный канал, но кошмар только усилился и стал атаковать меня другими способами.

Я почувствовал на своем лице прикосновения маленьких холодных и влажных ручек, вроде бы детских, только что вымытых.

Паника охватила меня.

Я открыл глаза, вскочил, зажег свет и криками разбудил бедного Тони, спавшего блаженным сном.

Сбиваясь, я кое-как объяснил ему, что со мной происходит, и что необходимо остановить поезд: я хочу выйти. Он пытался успокоить меня, но поскольку попытка не удалась, оделся и пошел звать кого-нибудь на помощь.

А я остался один. Сидел в трусах и майке на верхней полке, завернувшись в жесткое одеяло, омываемый призрачным светом флуоресцентных ламп, убаюкиваемый ритмичным покачиванием поезда и отупевший от постоянного монотонного стука колес.

Я опять прикрыл глаза, и жуткие прикосновения к лицу возобновились. Открыл — прикосновения прекратились, но в самой глубине моего черепа зазвучал проникновенный голос космического посланца, сообщавшего мне великое известие о том, что, якобы я избран помочь человечеству создать новое общество взаимного доверия. Я, как пройдоха-мессия, мысленно отвечал, что это тяжкий крест и что я не готов испить сию чашу.

К счастью, голос скоро умолк, но только чтобы уступить место новому приступу тоски.

Время шло, а Тони все не возвращался. У меня не было сил ни перевернуться на полке, ни выйти из купе.

И вдруг я понял. Я не думал об этом, но понял сразу, окончательно и бесповоротно.

Я сошел с ума, превратился в клинического сумасшедшего.

Я был уверен, что в тот момент в купе были еще люди, они заговаривали со мной, трогали меня, но я этого не чувствовал, потому что безумие блокировало мои органы чувств и отдалило ото всех.

Нет, не то.

Происходило что-то еще более страшное.

Я принялся стонать и плакать.

Я не сошел с ума, а умер. Вот что такое смерть: навсегда остаться в одиночестве там, где протянул ноги.

Я закричал от ужаса и отчаянья.

Наконец появился Тони, развеяв хотя бы один кошмар.

Он сказал, что не нашел дежурного по поезду, и что во всем вагоне никого больше нет. Он хотел пройтись по всему поезду, поискать кого-нибудь. И когда я стал умолять, чтобы он не покидал меня, он, мой друг, единственная ниточка, связывавшая меня с реальностью, державший мое лицо в своих руках, склонившийся надо мной с глазами, покрасневшими от внезапного насильственного пробуждения, — он меня предал.

Я увидел, как его глаза превращаются в желтые неподвижные глаза рептилии, огромной змеи.

Я зажмурился, зарыдал и сказал ему об увиденном.

Он выскочил из купе за помощью.

Не помню, посещали ли меня новые зрительные, тактильные или звуковые галлюцинации во время его повторного отсутствия.

Тони вернулся с дежурным, на которого я попытался напасть. Потом я пригрозил подать в суд на Управление железных дорог и разбогатеть за счет компенсации, которую им придется мне выплатить.

Поезд прибыл в Наварру, на станцию Тудела. Меня заставили одеться, и мы сошли на перрон. На пустынной промерзшей станции был телефон-автомат, откуда Тони мог дозвониться до местной больницы.

Нас оставили одних, а поезд уехал.

Кажется, я помню, что пока Тони просил, чтобы прислали «скорую помощь», я сбежал на ближайшую заправочную станцию и стал приставать к ее служащим. Они оказались хорошими людьми, вовсе не «самыми грубыми грубиянами в Туделе», и не побили меня.

И я помню совершенно отчетливо, что прежде, чем сесть в санитарную машину, я взглянул на трещины на асфальте и увидел, что они превращаются в маленьких, клубящихся на тротуаре змеек.

На больничной койке мне ввели внутривенно транквилизаторы и сыворотку. Я так и не сумел заснуть, вплоть до следующей ночи, но приступ прошел.

После той незабываемой ночи я долгое время чувствовал себя еще более неуравновешенным и неуправляемым, чем обычно, но приступ психоза не повторялся.

И не повторился больше никогда.

Но я навсегда останусь под сильнейшим впечатлением того мгновения, когда нога моя ступила на тонкую пограничную черту, отделяющую свет от тьмы, черту, за которой начинается страна безумия и ужаса.

Пещерное похмелье

Примитивный и в какой-то мере расслабляющий вид похмелья.

Разновидность самоуничижения, добровольного низведения себя до скотского, первобытного состояния.

Похмельный троглодит день-деньской бесцельно слоняется по дому, подобно пещерному человеку. Он не умывается, не бреется, не чистит зубы, ходит в халате, пижаме или одних трусах, — и чем грязнее, тем лучше, — ворчит, если приходится с кем-то общаться, и избегает всех благ цивилизации.

Похмельный троглодит склонен к сексуальному самоудовлетворению и предпочитает расслабление до полного отключения мозгов (см. безголовое похмелье).

Примером истинного похмельного троглодита может служить мой приятель — художник сеньор Черный, автор больших полотен, выполненных в минималистском стиле.

Как я недавно понял, все мои приятели-художники весьма решительно прикладываются к бутылке. Вероятно, виной тому жажда, порождаемая красками, скипидаром и подобными штуками. Хотя правда и то, что подобная склонность наблюдается также у большинства известных мне писателей, в том числе у вашего покорного слуги. А, вроде бы, бумага, карандаш, пишущая машинка или компьютер не должны вызывать сухости в горле.

Кумиром сеньора Черного давно является художник, сыгранный Мишелем Пикколи в фильме Клода Фаральдо 1972 года «Темрюк». Этот художник решает вести образ жизни неандертальца и, в конце концов, начинает поедать деревья.

В общем, критики сходятся на том, что в работах Черного прослеживается влияние наскальной живописи.

В дни похмелья Черный делает уступку техническому прогрессу и мастерит свои автопортреты на поляроиде. У него в студии висит большая пробковая панель, к которой пришпилено несколько сотен таких фотографий, расположенных в порядке деградации. Он утверждает, что это — разновидность автобиографии. Я видел его коллекцию и могу утверждать, что действительно, кадры с изображением человекоподобного похмельного Черного, только-только поднявшегося с лежанки, напугали бы и Тода Браунинга, режиссера «Уродов».

А затем, отключив телефон и выключив свет, сеньор Черный часами созерцает огонь в камине (см. созерцательное похмелье), рисует углем на стенах зверюшек, распевает а капелла народные песни родного Бильбао, ловит мух да почесывается.

В эти дни он пьет только воду, ест фрукты, сырую морковку и помидоры без соли.

Полтергейст

По правде говоря, я включаю в свое повествование этот вид, только чтобы не обидеть мою приятельницу донью Лиловую, но мне такое похмелье не кажется подлинным. Единственный человек, якобы переживающий состояние бодуна столь странно — это сама Лиловая. Прочитав эти строки, читатель легко поймет, что речь идет о еще одной разновидности умопомрачительного похмелья, граничащего с психопатическим.

Донья Лиловая имеет обыкновение накачиваться до полной отключки сладким белым вермутом. На следующий день она чувствует себя стертой в порошок (см. разрушительное похмелье), но при этом утверждает, что с ней еще и творятся какие-то странные вещи.