Трактат о похмелье - Бас Хуан - Страница 3

3

Разумеется, психические нарушения есть следствие физического вреда от алкоголя, залитого «под завязку», результат разрушений, оставленных им в организме. Но давайте сосредоточимся на воздействии пьянства на сознание, на наш до сих пор непознанный мозг.

Каким образом описанные химические процессы влияют на электрическую и химическую активность мозга?

Как хозяйничает похмелье в области, расположенной выше носа и непосредственно за лбом, как оно действует на предлобную кору, управляющую мозгом, где, собственно, и варится на медленном огне чувство ответственности?

Как удается похмелью периодически извлекать из глубин нашего сознания мистера Хайда, притаившегося внутри каждого?

Насколько велик непоправимый ущерб, причиняемый бесчисленному множеству связей и комбинаций клеток мозга, и сколь серьезен вред для функционирования его молекул?

Каковы последствия утраты десятков тысяч нейронов, убитых пьянством?

Каждый мозг — вселенная, огромная и безграничная, а нервные клетки подобны звездам… Сколько вселенных, столько и мозгов.

Впрочем, оставим пантеизм.

Пусть наука, если сможет, ответит на вопросы, касающиеся механики, случайных сбоев и накапливающихся неполадок в работе мозга. Я же ограничусь описанием внешних, поведенческих отклонений и нарушений.

Порассуждаем о похмелье с чисто человеческих позиций.

Благодаря похмелью душа вступает в прямой контакт со всем лучшим и всем худшим, что есть в каждом из нас, общается с адом и раем.

Похмелье, как зубочистка, расковыривает самые черные дыры на дне души, о которых мы и сами не знаем или не осмеливаемся узнать, обнажает в темных глубинах каждого удивительные вещи: и такие, от которых буквально встают дыбом волосы, и гротескные, и низменные, наконец, изредка — возвышенные, чаще — патетические.

Иной раз похмелье, как и продиктовано одним из значений испанского слова resaca, превращает человека в настоящий мусор — существо низкопробное, аморальное и презираемое.

Обращаясь к высочайшим литературным источникам — прошу прощения за упоминание всуе Конрада, Маккарти, Диккенса, Набокова и Кафки — полагаю, что могу сослаться на них и определить похмелье, как некое месиво или рагу из «Сердца тьмы», «Кровавого меридиана», «Посмертных записок Пиквикского клуба», «Лолиты» и «Превращения».

Курц, судья Холден, Пиквик и Гумберт Гумберт маршируют плечом к плечу, взявшись за руки, по темной, вонючей улочке, сплошь в прокисших зловонных лужах, а где-то в самом ее конце осторожно подмигивает неоновым глазом мерзкий полузаброшенный бордель. Словно герои дурацкой телевизионной комедии положений, они ведут пошлую, банальную беседу.

"Казалось, что разом сорвали завесу. Я увидел на мраморном лице выражение мрачной гордости, печать деспотичной власти, самого низкого страха, самого полного и крайнего отчаянья. […] Что-то — образ ли, видение ли — заставило его едва слышно вскрикнуть; он крикнул дважды, почти шепотом:

— Ужас! Ужас!"

«Поутру солнце цвета мочи, похожее на чей-то гноящийся глаз, взглянуло сквозь пыльную завесу на мутный, застывший в бездействии мир […]….вызванное из небытия дьявольское королевство, на землю, с которой наступивший день стер все, не оставив ни дымка, ни развалин, как не оставляет следов кошмарный сон».

«Наш пламенный дух вынужден тащить тяжелую ношу: тюк, набитый суетными мирскими заботами и муками; если же дух ослабевает, груз становится неподъемным. И мы отступаем».

«Грязнейшая из моих поллюций была в тысячу раз чище, чем адюльтер, рожденный воображением писателя с сильно развитым мужским началом или же талантливого импотента. Мой мир раскололся».

«Многочисленные лапки, жалко-тоненькие по сравнению с объемистым туловищем, беспомощно дрожали перед его глазами».

Путешествие в самую сущность первобытного, неосознанного, коллективного ужаса по дороге, ведущей к Апокалипсису, в автомобиле аутизма, простодушия, тупости и эгоизма, во время которого необходимо внимательно следить за дорожными указателями, напоминающими о развращенности и мелочной скаредности, и беспокоиться, как бы руки не превратились в клешни. (ПУСТЬ ЧИТАТЕЛЬ ПРИБАВИТ К ОПИСАНИЮ САТАНИНСКОЕ ЗАВЫВАНИЕ, ОТДАЮЩЕЕСЯ В ГОТИЧЕСКИХ СВОДАХ, СУЕТЛИВОЕ МЕЛЬТЕШЕНИЕ МНОЖЕСТВА МАЛЕНЬКИХ СУЩЕСТВ, ТРЕСК ЖЕНСКИХ ПОДВЯЗОК И ЗАКОНСЕРВИРОВАННЫЙ СМЕХ).

Сравнительная терминология

Склонные к звукоподражательной и визуальной метафоре англичане называют его, как я уже упоминал, hangover, в буквальном переводе — «подвешенный на что-то», что заставляет меня вспомнить о словесном образе, придуманном будоражащим воображение героем очаровательного фильма Ивана Зулуэты «Вспышка». Возможно, он и не имел в виду именно похмелье, а может быть, напротив, обобщил все виды и типы этого неприятного состояния и возвел их в степень мегапохмелья.

«Зависший в паузе…, плененный».

Французы прибегают к метафоре — неостроумной и неудачной, с гадким пинок-киевским привкусом (от Пиноккио, а не от Пиночета!): они называют похмелье gueule de bois. Gueule переводится как «морда животного», а все вместе — «деревянная морда» — исключительно выразительно!

Я вспоминаю картинку из альбома Госсинни и Удерзо «Астерикс в Бретани», на которой Обеликс — такой же символ Франции, как Бриджит Бардо, гусиный паштет или гильотина, — просыпается, страдая от похмелья, и представляет себя в виде пенька с человеческим лицом, в который вонзился топор.

По-немецки похмелье — kater, то есть «кот». Похоже, что сия зоологическая аллегория восходит к диалектной форме произношения слова «катар» или katarrh страдающими от жажды студентами города Лейпцига XIX века. Члены братства Улисса воспользовались греческим аналогом, посчитав, что воспаленный мозг подобен простуженному, покрытому испариной телу.

Потеющий мозг кажется мне недурным сравнением.

Приходит на память один мой старый товарищ — назовем его сеньор Красный [5] в стиле «Бешеных псов» — который говаривал, что когда он страдал от похмелья, превышающего 7,5 градуса по шкале Бахуса (а его излюбленным коктейлем, в соответствии с исповедуемым ортодоксальным марксизмом, был пролетарский солнце и тень), то ему казалось, что его несчастный мозг источал капли бензина, разумеется, с высоким содержанием свинца.

Еще одно название похмелья, позаимствованное тевтонцами из животного мира, это affe или «обезьяна». И другое, используемое довольно редко, но куда более поэтичное и волнующее: katzen-jammer, что в практически буквальном переводе означает «жалобные вопли мартовского кота».

В итальянском нет специального слова для обозначения феномена. Просвещенные выпивохи с цицероновой торжественностью используют термин postum sbornia (пост-попойка, вроде послевкусия).

По-голландски похмелье — na-dorst, но, как и мы, голландцы прибегают к метафоре «гвоздь» (heb), или, подобно немцам, вспоминают аллегорического «кота», который и пишется так же: kater.

Швеция всегда остается на высоте: земля метафизиков и колыбель Ингмара Бергмана. Похмелье по-шведски — hont i haret, «боль в основании головы».

Норвежское название вызывает панический ужас, указывает на исключительное трудолюбие скандинавов и, кроме того, рождает наглядный образ: jeg har tommermen — «столяры в моей голове».

Сербохорватский звучен, он будит воображение. Само сочетание звуков в слове заставляет меня вспомнить о зловонном кипящем питательном бульоне (так называемой питательной среде) или о корыте, наполненном кашей из гравия и цемента: mamurluk.

Польский краток, звучание слова похоже на щелчок или хруст, означающий, что механизм сломался окончательно и навсегда: kac.

Румынское похмелье — persecute — наводит на мысль об организованном преследовании, что-то сродни погрому.

вернуться

5

здесь и далее фамилии друзей Хуана Баса являются аллюзией на персонажей фильма Квентина Тарантино «Бешеные псы» (мистер Синий, мистер Коричневый и т.д.) (прим. ред.)