Иммигрантка в западне щеголя (СИ) - Денисенко Кристина - Страница 32

Прасковья Малевская, по личным причинам не торопившаяся переезжать к Зольтеману старшему, нарадоваться не могла, что ее внучка офисный работник. Белый воротничок, компьютерный стол, высокая заработная плата — что еще нужно девушке! Николай Зольтеман, доверяя Владиславу как самому себе, поручился, что он никогда не обидит Анастасию, и что в его руках она в полной безопасности, поэтому Прасковья Малевская и отпустила внучку одну, соглашаясь, что смена обстановки пойдет ей только на пользу. Все проблемы Анастасии решились сами собой. Как на блюдечке с золотой каемочкой Владислав преподнес ей билет в новую жизнь: обеспечил и жильем, и работой, и ничего не требовал взамен.

Если бы не ностальгия, вызванная бешеным ритмом столицы, то Анастасия, возможно, не так часто задумывалась бы над тем, что ее окружает иной мир, к которому не очень то лежит душа. Но бурлящие потоки машин, пробки на дорогах, столпотворения в переходах ежедневно напоминали о тихом и спокойном Донбассе, каким он был до АТО: города и поселки утопали в степях и полях, а треугольные пики угольных терриконов пронзали небо, как здесь высокие небоскребы. Анастасии нравилась работа, но она не отказывалась от мечты снова видеть, как ветер клонит спелые колосья пшеницы, и помимо чтения романов и географических книг, готовилась к вступительным экзаменам в институт. Ей необходимо было стремиться к своей цели, добиться самой убедительных результатов, а не останавливаться на достигнутом, в котором не было ее заслуг.

По воскресеньям Анастасия убирала в квартире, маленькой, но уютной — в ней было все необходимое, — готовила один и тот же овощной салат, варила суп, решала задачи по математике, штудировала учебники по географии и биологии, и категорически отказывалась от встреч с Владиславом в нерабочее время. Он звал ее и в кино, и двадцать третьего февраля в ресторан вместе со всеми сотрудниками, но Анастасия по воскресеньям отдыхала от людей, от шума, от всяческих разговоров и не выходила даже в магазин, все необходимое покупая в субботу.

На день защитников Отечества Анастасия подарила Владиславу музыкальную шкатулку в виде корабля с алыми парусами. В одну из суббот после работы она зашла в торговый центр, чтобы подобрать кофточку под костюм, который купила с первой же зарплаты в агентстве, гуляла вдоль витрин с сувенирами и не смогла равнодушно пройти мимо бронзового кораблика с секретом. Он был не большой, но украсил бы любой рабочий стол, любую полку. Когда открывался трюм с маленьким колечком вместо ручки, играла «Лунная соната» Л.Бетховена и зажигались фонарики, подсвечивающие натянутые алые паруса. На мачте стоял одинокий матрос и смотрел в бинокль, будто искал свою Ассоль. 

Романтическому подарку Владислав был несказанно рад и поставил его на самое видное место: между городским телефоном и календарем-ежедневником. Он с теплом вспоминал робкое поздравление Анастасии, ее румяные щеки и невинные глаза, цвет которых напоминал об отпуске на Мальдивских островах, и раздумывал над ответным подарком к восьмому марта.

Николай Зольтеман вернулся с пакетом продуктов и в бодром расположении духа. Напевая «Дорогой длинной да ночкой лунною», он раздевался у вешалки. Лев, полдня подбиравший нужные слова для разговора с ним, встал и, опираясь на костыли, вошел в коридор. Сходу заговорить о своей доле наследства он не мог, и начал издалека, но Зольтеман старший не вчера родился и догадывался, что за мысли гложут его сына. Он не подавал виду и неторопливо расправлял шарф, наслаждаясь своей беззаботностью и оживленным восприятием жизни.

— Ты снова поешь! Неужели Прасковья Марковна настолько вскружила тебе голову?! — Лев отметил свежий цвет лица и довольную улыбку, но отец словно не замечал его и продолжал напевать: «Помню наши встречи и разлуки». — Вы уже выбрали день?

— День чего? — притворился Николай Зольтеман. — А, ты о росписи? Конечно!

— И когда сие знаменательное событие? — с сарказмом интересовался Лев.

— Мы решили не откладывать и уже подали заявления, — на ходу ответил отец и пошел на кухню, игнорируя едкий тон сына. Включил свет и принялся доставать из пакета хлеб, свежемороженую форель, рис и специи. — Моей голубке второго апреля исполняется шестьдесят девять, и мы распишемся в ее день рожденья. По-моему, так даже лучше!

 — Ага! Вместо двух подарков один, и день свадьбы точно не забудешь, если вдруг… склероз не помешает. — Лев стоял в проеме и искоса смотрел на отца с недовольством. — Зачем тебе вообще жениться? У тебя есть дача, клумбы, виноградники! Ты столько лет прожил один, и тут вдруг надумал жениться. Да еще и на ком? Она тебя на три года старше…

— Г-ггг, возраст не имеет значения. Твоему крашеному манекену с коровьими ресницами тоже не восемнадцать! Сюзанна тоже старше тебя… Сколько ей лет? Тридцать два? Тридцать семь? Видимо, это судьба, сынок!

— Ей всего тридцать.

— Ты ее паспорт видел? Впрочем, мне дела нет до твоей Сюзанны. Пусть ей хоть семьдесят и она сделала пластическую операцию, мне все равно. Что до Прасковьи, то нам хорошо вдвоем, и я не потерплю твоих вмешательств в мою личную жизнь. Ты мне не советчик — это я твой отец, а не наоборот, поэтому я имею право давать тебе советы, а ты лучше не вмешивайся.

Лев так и стоял в дверях:

— Ты ошибаешься. Я тоже имею право… по закону… на наследство, и я не хочу делиться с твоей возлюбленной старушкой — она никто, и в отличие от меня с братом это она не имеет никаких прав. Что если она аферистка? Что ты о ней знаешь? Как она жила до того, как ее дом взорвался?

— Отставить! — прервал его отец. — Не рано ли ты заговорил о моей смерти? Вижу, что тебе не терпится дождаться часа, когда я предстану перед Богом, и вы тут на земле начнете драться из-за моих денег. Я огорчу тебя, сынок, — я уже вписал Прасковью Марковну Малевскую в свое завещание, так что у меня три наследника, но пока я жив и могу менять завещание столько раз, сколько мне заблагорассудится, и при желании я твою долю пожертвую на благотворительность, если ты еще раз заговоришь о моей смерти. Ты меня понял. Не дели шкуру не убитого медведя.

— Ты не посмеешь — я твой сын, и ты, как заботливый отец, должен заключить брачный контракт, чтобы твоя женушка не прибрала к рукам и деньги, и дачу с квартирой.

— Неужели я, по-твоему, настолько глуп, чтобы не знать, как мне поступить с моими деньгами? Не порти мне настроение своей жадностью и желанием отхватить кусок побольше да пожирнее, иначе я тебя оставлю голодным, — сказал Николай Зольтеман и отвернулся от сына, доставая разделочную доску и глубокую тарелку для рыбы.

Ко Льву вернулось то чувство, когда он ненавидел своего отца. Если бы не скованность движений и не боль в спине, он бы хлопнул дверью, ушел и не торопился бы возвращаться домой, заливая злость и презрение крепкими напитками. Но он был связан по рукам и ногам волей судьбы и вынужден был терпеть присутствие отца, точно так же как и запах жареной форели, из-за отсутствия кухонной двери наполнивший всю квартиру. 

Лев верил и не верил словам отца. Ему приятнее было бы считать все сказанное злой шуткой, но боязнь гневить отца не позволяла вновь поднимать эту тему. Он не разговаривал с ним и проклинал тот день, когда познакомился с журналисткой и попал под колеса загадочной черной «Шкоды», все еще не связывая это событие со смертью друга — лишь задаваясь вопросами о возможности и невозможности случайного совпадения.

Сюзанну снова ждала неприятная новость, и Лев преподнес ее как окончательное решение отца:

— Он все оставит своей старушке, — заявил он отчасти и для того, чтобы Сюзанна не считала его богатым наследником и впредь даже не намекала на свадьбу, о которой она имела наглость говорить так возбужденно, будто между Львом и ей сплошная идиллия и ни намека на полное отсутствие любви. 

— Этого нельзя так оставлять, мой львенок, и я помогу тебя, — твердила Сюзанна, прокручивая в голове различные мысли вплоть до несчастного случая с Николаем Зольтеманом или с Прасковьей Малевской. — Я поговорю с Владиславом, и если и ему не удастся повлиять на отца, тогда… а что тогда? Тогда ты останешься с носом, но я буду любить тебя в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии… и что там еще говорят… пока смерть не разлучит нас! Аминь!