Гоблин – император - Эддисон Кэтрин - Страница 32

— Покойный Император, ваш отец, — пробормотал Хабробар, — выбрал это изображение.

Он положил на стол прототип с кошкой, положившей лапу на корону. Корона носила явное сходство с Этуверац Мура, и Майя был впечатлен мастерством резчика, хотя само изображение показалось ему отталкивающим.

— А это Эдрехазивар Шестой, — сказал Хабробар, выкладывая рядом прототип с сидящей кошкой. Животное обвило себя хвостом и торжественно смотрело с металлического овала. — Мы будем рады показать Вашему Высочеству любой из прототипов, чтобы помочь сделать выбор.

Майя тупо смотрел на выложенные перед ним квадратные, круглые, овальные печати. Здесь чего-то не хватало, но ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, чего именно.

— Разве вы не делали печать для Императрицы Ченело, нашей матери?

— Конечно, Ваше Высочество, — сказал Хабробар. — Но мы не были уверены, что… — То ли из опасения обидеть Императора, то ли из врожденной тактичности он не закончил фразу. — Один момент.

Он поднял мягкий квадрат верхнего слоя и без колебаний выбрал еще один прототип.

— В Баризане не используют печати, но каждый из аварзинов имеет символ, который носит на своем военном знамени. У нынешнего Великого Авара это морской змей, называемый Dragon Korath Arhos — Владыка морской бездны. Таким образом, для Императрицы Ченело мы сделали вот это.

Он протянул Майе тонко вырезанное изображение сказочного существа: наполовину кошка, наполовину извивающаяся змея. Оно казалось таким странно, необъяснимо живым, что Майя поспешно заморгал, стараясь прогнать непрошенные слезы.

— Мы сожалеем, — сказал Хабробар тем же быстрым, мягким голосом, — что она так и не смогла воспользоваться своей печатью. Император нашел ее непригодной и настоял, чтобы Императрица взяла кошку Драхада. Но мы сохранили ее, как храним каждый из наших прототипов. Мы не знали, хотели бы вы ее видеть. — Его серебристо-серые глаза задержались на лице Майи. — Ваше Высочество, если вы захотите воспользоваться этой печатью, мы не считаем это невозможным. Ею никогда не пользовались, мы даже не сделали кольца для нее.

— Да, — сказал Майя, и все сделали вид, что не заметили, как дрогнул его голос. — Да. Мы благодарим вас.

— Это займет не больше недели, — заверил его Хабробар. — а теперь, если позволите…

Затем последовала череда быстрых измерений и вопросов, и к тому времени, когда Майя был готов покинуть сводчатую мастерскую Хабробара, он почти забыл о своем внезапном смущении. Но не забыл, что иногда люди могут быть добры к нему просто так, без всякого расчета.

Иногда, произнес холодный голос Сетериса у него в голове. Но не часто.

Глава 14

Мин Недао Вечин

Он возненавидел официальные ужины, как только подали первое блюдо. Благодаря совместным усилиям Ченело и Сетериса (теперь он с благодарностью отдавал им должное) Майя безупречно владел столовыми приборами, но они совершенно пренебрегли — Ченело, потому что Майя был слишком молод, а Сетерис, потому, что ему никогда бы и в голову не пришло побеспокоиться об этом предмете — искусством светской беседы. И вот теперь Майя сидел между своей сводной сестрой Немран по левую руку и лордом Дешехаром, Свидетелем Парламента, по правую, и не мог ни слова сказать ни одному из них.

Немран, которая явно не желала разговаривать с ним в любом случае, не извинившись, сосредоточила все свое внимание на своем втором партнере, немолодом, но остроумном Свидетеле Справедливости. Дешехар, будучи или лучше воспитанным или более чувствительным к последствиям императорской немилости, предпринял несколько попыток. У него достало такта держаться подальше от политики, но, так как он сделал ставку на литературные новинки, по большей части запрещенные Сетерисом или попросту не достигавшие скудной библиотеки Эдономеи, эти попытки не увенчались успехом и оставили у Майи неприятное чувство собственной невоспитанности и ограниченности. Поэтому для него было большим облегчением встать из-за стола и еще большим обнаружить, что его уже ждет Наревис с дружелюбной улыбкой и готовностью принять на себя все тяготы по поддержанию беседы.

Майя не мог сказать, было ли это преднамеренно или нет, но в потоке, казалось бы, бесхитростной болтовни Наревис умудрился предоставить ему большое количество полезной информации. Он узнал об Опере Чжао, «старейшей в Эльфланде, знаете ли, ни один композитор не будет признан без премьеры там»; а потом Наревис перешел к теме сопрано, которая должна была петь сегодня вечером, словно в порыве восторга совсем забыл о своем собеседнике.

Ее звали Недао Вечин. Она была самой молодой примой-сопрано в истории оперы Чжао, и сила ее голоса была не просто замечательной, но, как говорили некоторые, просто божественной. Она была красива, умна и, хотя происходила не из благородной семьи, ее речь и манеры были признаны безупречными.

— Вы никогда не видели подобной женщины, Ваше Высочество, — заявил Наревис, и Майя не стал объяснять ему, как мало значит такой комплимент.

Покои лорда-канцлера, конечно, не идущие ни в какое сравнение по размеру и величию с Алсетмеретом, тем не менее были просторными и прекрасно обставленными. Внимательный взгляд Майи, привыкший к потертой полунищете Исварое и Эдономеи, не мог не отметить, что богатством здесь пользовались рачительно, но не скупясь. Он поинтересовался про себя, что же является источником благосостояния Дома Чавада, и сделал мысленную пометку спросить об этом позже у Цевета. Предусматривает ли какое-либо вознаграждение должность лорда-канцлера? Еще один пункт в списке вещей, ему пока неизвестных.

В салоне толпилось множество ярко одетых придворных. Срок официального траура уже закончился, и те, кто продолжал носить черное, подобно Ведеро, делали это, потому что чувствовали некоторую личную связь с умершими. Сам Майя, разрываясь между честностью и тактом, носил черные украшения, но в одежде вернулся к императорскому белому цвету. Он был уверен, что, отказываясь демонстрировать горе, которого на самом деле не чувствовал, обидел многих, но все же не хотел оскорблять ложью ни себя, ни мать, по которой ему не разрешили носить траур только из-за того, что Сетерис счел это неприличным. Но он еще замечал осуждение в глазах придворных.

Наревис, дружелюбно суетясь, расчистил путь Майе и его нохэчареям к императорскому креслу. Блестящая гладь пола, отделяющая его от благопристойных рядов стульев остальной части зала, показалась Майе почти непреодолимой преградой. Даже здесь он вынужден был оставаться Императором.

А что бы ты хотел, спросил он себя. Сидеть и кукситься в одиночестве в своей башне? Ему стало заметно легче от возможности посмеяться над собственным недовольством.

Прибытие Императора послужило сигналом для начала развлечений. Придворные расположились на стульях, а сопрано покинула общество любовавшихся ею мужчин и прошла к предназначенному для нее месту между двух высоких канделябров. Майя был поражен в самое сердце еще до того, как она успела издать хоть звук.

Недао Вечин была не просто красива. Изящная, тонкая с необыкновенными глазами цвета бледно-зеленого нефрита, она была изысканна, как фарфоровая статуэтка. Одетая с элегантной простотой в платье насыщенного розового цвета с прямым длинным шлейфом, она разительно отличалась от большинства придворных дам. Ее лунные волосы были скреплены черепаховыми гребнями и узкими розовыми ленточками, а единственным украшением сверкали в мочках ушей маленькие золотые колечки. Она не смогла бы произвести более ошеломляющего впечатления, даже будучи усыпанной рубинами с головы до ног.

Майя догадался, что она всего на три или четыре года старше него самого, и поразился ее самообладанию. Одной-единственной сияющей улыбкой она овладела вниманием аудитории и без каких-либо предварительных ухищрений начала петь.

Ее голос был богатым и чистым, удивительно чистым. Лучшей певицей, которую слышал Майя до сих пор, была дочка кухарки, и сила голоса Мин Вечин сразу указала ему на разницу между девушкой, сладко мяукавшей старинные баллады, и настоящей оперной дивой. Озноб пробежал у него вдоль позвоночника, и он почти перестал дышать, опасаясь разрушить красоту, парящую в воздухе.