На безымянной высоте - Черняков Юрий Веняаминович - Страница 35

И заплакала, припав к груди Степана.

— Ладно, пойдем отсюда, а Майсурадзе ночью забе­рем, — сказал Степан, погладив ее по голове, потом от­странив.

— Вы мне не верите? — спросила она дрогнувшим голосом.

— Почему, верим... — неопределенно сказал Степан.

— Верим, верим, — сказал подползший к ее окопчи­ку Коля Малахов. — Все мы видели, как он к тебе лез. Чего смотрите? Я свидетелем пойду, если надо!

— Тебя только здесь не хватало, — хмыкнул Степан. — Не надо никаких свидетелей. И так все видно: судя по входному отверстию, это была винтовочная пуля, но вы­стрел не в упор, а с большого расстояния...

Он говорил, осматривая остывающий труп Майсурадзе.

— Жаль, хороший был парень... Хоть и штабист, но на передовую всегда рвался. Неловко ему перед нами было... А вот твою позицию, дочка, придется снова по­менять, раз уж немец ее раскрыл. Ладно, найдем тебе что-нибудь получше, отроем в другом месте, подальше отсю­да. А сейчас пойдем, дочка, к нашему лейтенанту, все ему расскажешь. Ты только ползи строго за мной, хоронись как следует и смотри, чтобы веточка не колыхнулась... Хотя он же мог тебя застрелить, но не стал... А убил поче­му-то сержанта. — Степан недоуменно поскреб в голове, глядя на Малахова. — Коля, ты чего-нибудь понимаешь?

— Ха! А чего тут понимать? — хмыкнул Малахов. — Даже фашист возмутился, видя, как он внаглую к Оле пристает! А то вы не видели! А то вы не знаете, как он к ней лез со своими стишками да букетиками.

— Как тебе не стыдно говорить такое про мертвого, — всхлипнула Оля. — Он все же человек был, совсем моло­дой, жить хотел...

— Знаю я, чего он хотел, — пробормотал Малахов. — И чего добивался, тоже знаю... Ну так на то война. Ей по фигу, чего мы хотим и для чего живем.

— Идем, дочка, — повторил Степан. — Сначала ты, я следом. Прикрою тебя, а то мало ли... Лейтенант Малю­тин тебе все объяснит. Как потом рассказать все нашему особисту, если ему моча в голову стукнет, и как не по­пасть под трибунал.

Лейтенант Малютин внимательно слушал Олю Позднееву. В блиндаже они были одни. Разведчики, доставившие сюда чемпионку по стрельбе, сразу вылезли наружу.

— Товарищ лейтенант, ну поверьте, я его к себе не зва­ла, — говорила она. Она до сих пор была растеряна, а во­лосы и одежда по-прежнему сохраняли беспорядок. — Он сам ко мне в секрет приполз, с цветами... Представляете?

— Понятно. Он был пьян?

— Вы мне верите? — Она подняла на него глаза, на­полнившиеся слезами.

Малютин не ответил. Он по-прежнему ходил, разду­мывая, по блиндажу. Взял тетрадку, испачканную кровью, с которой приходил Майсурадзе. Перелистал.

— Верю, не верю... Сейчас имеет значение лишь то, что немецкий снайпер до сих пор убивал наших офице­ров. Гиви Майсурадзе — сержант... И снайпер не мог это­го не видеть. Кстати, Гиви был неплохой поэт... Вот здесь, кстати, стихи — вам посвящены,

по-моему. — Он протя­нул ей тетрадку. — Посвящается О. К. И дата. Как раз на другой день, когда вы прибыли в нашу часть.

— Да, он хотел их мне прочитать, — кивнула она. — Но только... не он мне нравился, если честно, понимае­те? А он ничего даже слышать не хотел. И полез... с рука­ми. Я уже не знала, как его остановить или образумить... Вы мне все равно не верите, да? — снова спросила она, подняв на него покрасневшие от слез глаза.

— Да нет, почему... Как раз вам я верю. У вас в полку репутация такая... Неприступная вы, как про вас гово­рят. Хотя многим, я знаю, вы нравитесь. Например, Коле Малахову. Он даже не думает это скрывать.

— Неприступная, значит, — усмехнулась она. — А вам? Вам я тоже кажусь неприступной?

— Ну это наши молодые офицеры так говорят про вас, что вы всегда очень заняты, когда они вас просят погово­рить, прогуляться...

— Я всегда занята для одних, потому что всегда сво­бодна для других! — перебила она с неожиданной горяч­ностью, отчего он посмотрел на нее с некоторым удивлением. — И вы прекрасно знаете, для кого именно... А вот ваша Катя какая? Всегда для вас свободна? Как у вас с ней?

— Это к делу не относится, — нахмурился лейтенант, глядя в сторону. — Хотите чаю?

— Вы избегаете прямого разговора... — тихо сказала она, привстав. — Вы меня так боитесь?

— Я? Вас боюсь? — удивился он.

— Да. Боитесь признать, что мы с вами, Алеша, одно­го поля ягода. И сейчас вы боитесь, что сюда в любую минуту может зайти Катя. Не правда, что ли?

— То есть? — не понял он. И тоже привстал. — Что вы хотите этим сказать?

— Вот Коля Малахов заговоренный, а мы с вами об­реченные. Нас в любой момент могут убить, понимаете? И потому наверняка убьют. Мы ведь все время на пере­довой, за нами охотятся те, за кем охотимся мы... И все время подвергаемся смертельному риску. Мы, товарищ лейтенант, как никто другой ценим свою жизнь, каждую секунду своей жизни... Нет, я не права, на самом деле мы не всегда ее ценим, — с горечью поправилась она. — Вы свою не цените, если быть точнее. Потому что находи­тесь среди таких, как ваша Катя, у кого риск погибнуть почти равен нулю. У нее вся жизнь впереди. А у вас? Я это поняла только сегодня, когда ко мне пришел этот Гиви. Он ведь как ваша Катя. Умирать не собирался. И, может, поэтому был убит. Я давно заметила: такие, как она, как Гиви, всегда уверены, что погибнут другие. Та­кие, как мы с вами. Но только не они. И они правы, пока сидят у себя в штабе, в тихом и безопасном месте... По­этому для таких, как мы с вами, нет на свете ничего до­роже одного-единственного мгновения любви. Потому что завтра, через час, через минуту — смерть. Я даже на секунду пожалела, что люблю не Гиви. — Она всхлипнула. — А совсем другого. Что вы молчите? Скажите что-нибудь. Только честно.

— Оля, вы умная и красивая девушка, — устало ска­зал лейтенант, глядя в сторону. — И у вас, я мог бы ска­зать, да язык не поворачивается, тоже вся жизнь впере­ди... Хотя вы постоянно ею рискуете. И тот же Коля Мала­хов, который вас любит, причем по-настоящему, он тоже заслуживает не меньше, чем мы с вами, одного-единственного мгновения... Ну как вы только что сказали...

— А по-моему, лучше всех ко мне относится этот не­мецкий снайпер капитан Рихард Кремер, — сказала она насмешливо. — Я все время хочу его убить, а он только недавно спас меня от изнасилования... Да-да, не удив­ляйтесь, товарищ лейтенант. Именно так все и было. Гиви было не остановить, я чувствовала себя бессильной, но не кричать же? И не чувствовала к нему отвращения, и, возможно, полюбила бы его, настолько он любил меня... Ой, не слушайте, что я сейчас говорю, я сама не пони­маю, что произошло и что со мной происходит.

— Да, вы правы, и потому я сейчас уверен, что смер­тельный риск может навечно связать таких, как вы и Коля Малахов. Только не смотрите так на меня, — добавил он, понизив голос.

— Вы меня поучаете, товарищ лейтенант? — спроси­ла она. — Дожила... А ведь мы с вами одного возраста. Хотя вы и старше по званию. И что, поэтому я должна стоять навытяжку и есть вас глазами, слушая ваши нра­воучения, так?

— Война, Оля, это ускоренные курсы по подготовке к настоящей, взрослой жизни. Я воюю с самого начала, почти четыре года, и все время на передовой. Вы на фрон­те два года. Считайте в таком случае, что между нами раз­ница двадцать лет, не меньше.

— Извините меня, — сказала она. — Наговорила сама не знаю чего... Наверно, вы правы.

— Нет, вы сказали все правильно. Но я вас вовсе не сватаю. Хочу только сказать, что Коля Малахов на самом деле очень искренний парень... Ну есть у него такая маль­чишеская бравада, хочет всем доказать, что он не хуже других. Но он прямой, честный и уже почти отошел от своих лагерных привычек и заморочек:.. И потом, по по­воду наших с вами отношений... Я говорю не о служеб­ных. Думаете, я ничего не вижу, не чувствую и не пони­маю? При других обстоятельствах я был бы польщен вни­манием такой девушки, как вы... Но у меня уже есть моя Катя. И я ее никогда ни на кого не променяю.

— То есть с этим уже ничего не поделаешь... — груст­но сказала она. — Маленько опоздала.