На безымянной высоте - Черняков Юрий Веняаминович - Страница 38

— Ну кое-что у нас все-таки есть... Даже не кое-что, а замаскированные противотанковые батареи, — сказал полковник Егоров. — Здесь и здесь... И кажется, твои ре­бята действительно увидели «тигров» в окопах на высоте восемьдесят девять... Хотя, возможно, это всего лишь макеты... Нет, Сергей Павлович, не скажи, разведчики у тебя что надо. И немцы действительно нас тут ждут. Буд­то слышали о твоих предсказаниях...

— Игорь Андреевич, я, кстати, буду ходатайствовать о представлении Малютина к очередному званию. — Иноземцев поднял голову от карты и приблизился к окну. — Но сначала он должен, нет, он обязан доставить мне «языка»! — Иноземцев вернулся к столу и швырнул карандаш на карту.

— В любом случае пришли нам представление — я подпишу сразу, — кивнул Егоров. — Оно у нас не задер­жится...

— Слушай, а что, если не менять направление глав­ного удара? — сощурился Иноземцев, отходя подальше от окна и поворачиваясь к нему спиной.

— Что-то не пойму тебя... — Полковник Егоров на­хмурился. — То надо менять, то не надо... Ты что предла­гаешь?

— Мы с тобой до сих пор не знаем, каков план командования в целом, но я предлагаю артподготовку, как и намечалось, провести на моем участке. А танки в это время перебросить от нас по рокаде вот сюда... — Ино­земцев ткнул пальцем в карту. — На участок соседней дивизии. Там, где немцы удара не ждут. Егоров задумался, глядя на карту.

— Сам же говорил, там болотистая местность. И пока наши танки будут вязнуть, противник успеет перебросить туда по своей рокаде те же «фердинанды». Представля­ешь, чем это закончится?

— Ты не дослушал... И вот когда дивизиона «ферди­нандов» на моем направлении уже не будет, резервная дивизия «ИСов» здесь, именно на моем участке, и уда­рит! — увлеченно продолжал Иноземцев.

—Ты забыл про высоту восемьдесят девять, где, воз­можно, вкопаны «тигры»... Будут сверху нас щелкать как в тире, как ты уже говорил.

— Значит, к тому времени мы должны эту высоту зах­ватить, — весело сказал Иноземцев. — И удерживать до подхода танков. Если сделать это слишком рано — нем­цы могут успеть отбить, если запоздать — тоже ничего не получится. Словом, ни раньше, ни позже. Кстати, наша атака на высоту после вашей артподготовки и послужит тем самым отвлекающим ударом.

Егоров, раздумывая, ходил по комнате.

— Знаешь, что скажут в штабе про удар танкового ре­зерва на другом участке и в другом направлении?

— Распыление ударных сил... — Иноземцев кивнул. — А ты стань на место противника. Который знает, как мы не любим распылять свои силы и предпочитаем держать их в кулаке. Он не ждет от нас ничего другого. Вот я и предлагаю этим воспользоваться.

— Что ж, кое-чему мы действительно научились за эти три года... — сказал Егоров, уважительно взглянув на Иноземцева.

— Догадываться о замыслах своего начальства или, бери выше, командования фронтом, например, —усмех­нулся Иноземцев. — Которое предпочитает подолгу дер­жать нас в неведении, боясь утечки... А ты предложи эту идею как запасной вариант на завтрашнем совещании в штабе корпуса. От своего имени. Наше ведь дело проку­карекать, а там хоть не рассветай... Я правильно говорю?

— Хорошо, Сережа, что ты не улетел в академию.

3

Михаил и Малахов подошли, слегка пригнувшись и оглядываясь, к ограде хутора пана Марека. В руках они держали две пустые канистры.

Марек на стук вышел из дома, приложил руку ко лбу, вгляделся.

— Заходите, — сказал он. — С чем пришли?

— С посудой, сам видишь. Марек, у нас тут свадьба намечается... Фронтовая. Вот пришли попросить у тебя сливовицы и пшеничной... Мы заплатим, не беспокойся.

— А я и не беспокоюсь. Только какие там у вас день­ги... — Хозяин махнул рукой. — А вот свадьба — это хоро­шо, это к миру. Значит, война к концу идет, раз людям не терпится свадьбы играть. Ладно, пойду в погреб нацежу. А потом, Миша, поговорим. Есть серьезный разговор...

—Да, и вот тут тебе лекарства для внучки, как ты про­сил. — Михаил передал хозяину газетный кулек с таблет­ками. — А я пока доделаю что начал...

Некоторое время спустя Михаил уже чинил крышу, сидя на коньке с топором в руках, во рту гвозди, а Мала­хов только посвистывал и почесывался, оглядывая дом и хозяйство, какое бывает лишь в мирное время да у креп­ких хозяев, не знавших, что такое колхозы.

Когда Марек вынес наконец из погреба наполненные канистры, Михаил крикнул Малахову сверху:

— Коля, отнеси в расположение, только смотри до­неси — не расплещи! А я тут еще задержусь... Так что за разговор? — спросил он пана Марека, присаживаясь на­конец на крепкий старинный стул в горнице.

— Помнишь, я говорил тебе про ребят, про власов­цев?

* * *

Немецкий снайпер капитан Рихард Кремер с интере­сом наблюдал в оптический прицел, как Малахов нес ка­нистры с самогоном. Вот он остановился, будто бы от­дохнуть, огляделся по сторонам, отвинтил колпачок, на­лил, выпил, снова огляделся по сторонам, утерся рука­вом... В прицел было видно его довольное лицо. Нако­нец он пошел дальше. Но нет, снова остановился, налил уже из другой канистры... Снова выпил, и снова, видно по лицу, понравилось.

Снайпер засмеялся, обращаясь к напарнику:

— Курт, посмотри на этого русского парнишку! Со­всем молодой, по возрасту — наш гитлерюгенд... Вспом­нил его? Это он отплясывал на бруствере русских окопов в офицерской фуражке!

— У меня сын в его возрасте, — сказал Курт. — Мне почему-то таких всегда жалко. Может, потому что они свер­стники? Ты хочешь его убить или просто поиздеваться?

— Пока не знаю. Тоже жалко стало... Знаешь, война идет к концу не потому, что кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает, а потому, что все от нее устали. Уже не важ­но, кто ее выиграл. Скорее бы только все кончилось... И особенно обидно гибнуть под самый конец... Нет, если бы все эти политики и генералы, все, кто ее затеял, кто послал нас убивать друг друга — наши, русские, англича­не, американцы — здесь собрались, я бы с удовольстви­ем их всех пощелкал. А этого парня мне жалко. Как и рус­скую девушку-снайпера, которая на меня охотится... По­этому я просто с ним поиграю. Как кошка с мышкой...

Он приложился к прицелу. И выстрелил. Пуля про­била канистру. Малахов вздрогнул, охнул, сел на дорогу, растерянно огляделся. Раздался второй выстрел. Пуля пробила вторую канистру.

Немцы хохотали, глядя в прицел и бинокль на его лицо. Малахов бежал, неуклюже виляя из стороны в сто­рону, спиртное лилось из пулевых отверстий в канистрах, его лицо заливал пот... Наконец бедолага остановился, поставил канистры на землю. Обернулся, погрозил кулаком:

— Ну, падла, я до тебя еще доберусь... Я тебя, козла, урою...

* * *

— Ну так где твои власовцы? — спросил Михаил. — И почему они до сих пор к тебе ходят?

— Ева меня тоже за них ругала... Я всем наливаю, от­вечаю каждому, кто мне заплатит. Тушенкой там или хле­бом. А больше ничем не интересуюсь, так жить спокой­нее. Может, говоришь, и немцы заходят переодетые? Мо­жет, и заходят. Откуда мне знать... И что им с меня взять? Разве что только самогонка моя всем и интересна...

Михаил промолчал. Отодвинул тарелку, пристально посмотрел на хозяина.

— Что-то ты недоговариваешь... — Он посмотрел на хозяина с прищуром.

— Говори все, Марек, — сурово сказала Ева. — Миша хороший человек, вон нам крышу и забор починил, хотя мы не просили.

— Ладно... — Марек крякнул и налил себе полный стакан. Залпом выпил и снова крякнул, провел по усам, не закусывая. — Еще никому не признавался, а тебе ска­жу, может, что посоветуешь... Русский я. Понял?

Он произнес это с тем же польским акцентом.

— Я вообще-то догадывался, — признался Михаил. — Ну и как ты сюда попал?

— Сначала скажу откуда. Чтоб было понятнее. Зовут меня Маркел Андронов, родом из Тамбовской губернии. Воевал тут в двадцатом в Красной Армии у Тухачевского и в плен попал под Белостоком, когда поляки нас окру­жили и погнали. А как узнал из писем, что мою Спири­доновку тот же Тухачевский в кровище утопил, возвра­щаться не захотелось. Хотя нас, пленных, тогда обмени­вали и я под этот самый обмен попал... Лучше, думаю, здесь останусь, хотя в плену очень несладко было. Изде­вались над нами как хотели... Ну, словом, выручил меня и других наших пленных ее родитель, — он кивнул на Еву, — Ежи Каменецкий. На свой хутор взял батрачить, тут я и прижился. Кормил нас хорошо, обращался тоже, ну и мы с его дочкой как-то полюбились на сеновале.