Крещенский апельсин - Басманова Елена - Страница 44

Отхлебнув чай из принесенного стакана в казенном подстаканнике, первым заговорил Лапочкин.

– А вы обратили внимание на самое главное?

– Что вы называете главным?

– Главным я называю то, что у этого, с позволения сказать, письма нет ни начала ни конца… Оно обрывается буквально на полуслове.

– Разумеется, я это заметил, – тоном, не допускающим возражений, прервал помощника Тернов. – К нам попал лишь один из нескольких листков.

– Я и не сомневался в вашей проницательности, – Лапочкин отвел глаза, – тогда получается, что остальные листки находятся у журналиста.

– Получается так, – согласился Тернов. – Вы думаете, надо провести обыск у обоих?

– Не раньше чем через два дня, – заявил помощник. – Чтобы поймать с поличным. К тому времени материал для очередного номера будет готов к отправке в типографию.

Тернов задумался. Перед ним возникла обольстительная госпожа Май. Врываться в редакцию возглавляемого ею журнала Тернову не хотелось. Однако ее откровенные заигрывания в стремлении спасти от возмездия Шалопаева могли свидетельствовать о том, что журналисты действовали с ее ведома. Или по ее заказу. Но если прийти к ней и прямо спросить, она не признается. А может быть, она и стреляла? Но зачем?

Тернов сдвинул брови, вызывая в памяти видение ножек редакторши, – он не мог сказать определенно, подошла бы к ним подозрительная галоша?

– У меня появилась еще одна версия, – осторожно завел Лапочкин. – По поводу любовной писанины. Позвольте изложить. Хотя чушь, наверное.

Такого рода предисловия действовали на молодого следователя безотказно: он с удовольствием выслушивал подчиненного и потом частенько приписывал возникшую версию себе.

– Излагайте, мой друг, – откликнулся Тернов, ставя стакан на стол и демонстрируя живейшее внимание.

– Я вот что подумал, – Лапочкин почесал затылок. – А не могло ли быть такое… Хотя это слишком замысловато… Короче, меня мучает мысль, глупая, пожалуй…

– Прошу вас, не тушуйтесь, Лев Милеевич, – поддержал Лапочкина начальник, – я сам ступаю на ложные дорожки… Но не боюсь этого…

– Я все думаю о том, как неудобно писать, сидя в шкафу, – сконфуженно потупился Лапочкин. – Да и под кроватью несподручно…

– Верно, – признал Тернов. – Удобнее всего писать за письменным столом. Да и английским надо владеть. Слышал я сегодня эту Асиньку, сам едва разобрал, что она лепечет.

– Камердинер у депутата дремучий, – рассуждал задумчиво Лапочкин, – английского точно не знает, так что синхронный перевод делать не мог. С другой стороны, горничная Айседорки не знает так хорошо русского…

Тернов с важным видом взял лист бумаги, карандаш и стал писать.

– Так, итог наших размышлений: телефон, стол, английский.

– А ваши подозрительные журналисты английским владеют? – подал голос Лапочкин.

– Исключено, – уверенно заявил следователь. – Народец бойкий, но малообразованный. Впрочем, это не имеет значения. Эврика!

– Вы догадались? – с надеждой спросил подчиненный.

– Разумеется! Еще мой бывший начальник по сыску говорил мне, тогда юному дураку, самая простая версия – и есть самая правильная! А я огород городил! Да и вы меня совсем запутали!

– Виноват, исправлюсь, – согласился Лапочкин. – Так что? Что? Не томите!

– Вести запись любовных бесед могла обычная телефонистка! – довольный собою Тернов засмеялся. – И телефон у нее, и стол, а английским многие барышни телефонные владеют. Не напрасно мы с вами, Лев Милеевич, здесь голову ломали – докопались-таки до истины!

– И как я сам не додумался? – на лице Лапочкина были написаны огорчение, досада, полнейший конфуз.

– Вы бы додумались, уверен, только я случайно быстрее сообразил, – великодушно утешил помощника Тернов. – Впрочем, кто первый – не суть. Теперь, друг мой, подскажите, как поступать? Бежать на станцию?

– Идея хорошая. – Лапочкин улыбнулся. – Преступницу мы установим. Образчик ее почерка у нас есть! А там и до заказчика доберемся…

– А потом поймем, и кто стрелял.

– Может, и поймем, – загадочно пробурчал Лапочкин, устремляясь следом за начальником к вешалке. – Или никогда и не узнаем…

Глава 19

Тьму, опустившуюся на северную столицу, пронизывало волшебное электрическое сияние: разноцветными огоньками подмигивали освещенные окна домов, и подсвеченные жестяными софитами с укрепленными в них лампочками витрины, и причудливые вывески на фасадах зданий; уличные фонари изливали сиреневый свет на мостовые и тротуары, как светлячки мелькали карбидные фонари на козлах встречного транспорта. Однако, не зная города, Самсон Шалопаев не мог определить, по каким улицам вез его к своему дому господин Горбатов. По дороге они перебрасывались ничего не значащими фразами. В глубине сознания Самсона пульсировала мысль о том, что петербургские люди сложнее провинциальных. И Мурыч совсем не такой склочник, и Фалалей, судя по всему, птица еще та… И господин Горбатов – человек с подкладкой. Отец счастливого семейства, добропорядочный чиновник – и, надо же, теософ и гимнаст… А если и его драгоценная Эльза сложнее, чем ему представлялось раньше?.. Но в этом подозрении таилось что-то неприятное, и юноша торопливо отогнал его, как недостойное вечной любви.

Извозчик остановился возле шестиэтажного дома с замысловатым козырьком над парадными дверьми. Встретил их швейцар в ливрейной шинели и фуражке. Парадная поразила юного провинциала: в вестибюле первого этажа был разожжен камин, и его уютное тепло распространялось по всей лестнице с беломраморными, покрытыми ковровой дорожкой ступеньками, под потолком – лампы с молочно-белыми плафонами, их отсветы падали на витраж огромного окна на площадке между этажами.

Господин Горбатов и его гость поднялись на второй этаж. В квартиру их впустила вышколенная горничная в черном платье, длинном накрахмаленном переднике и белоснежной наколке на тщательно приглаженных волосах. Принимая одежду, она сообщила, что у барыни гостья, мадемуазель Жеремковская. Господин Горбатов шепнул Самсону, что девушку пригласил он, чтобы доставить супруге развлечение.

Дамы предавались в гостиной музицированию. Маленькая, смуглая мадемуазель Жеремковская в скучном сером платье с высокой оборкой у ворота, лишенная на сей раз мистического ореола, сидела за роялем и играла польку. Ксения, кружась, как заводная кукла, прыгала вокруг стола, поддерживая руками пышную юбочку. А Наталья Аполлоновна, расположившись на диване, улыбалась и хлопала в ладоши в такт музыке. Свет люстры – розовой тарелки на бронзовых цепях – освещал эту живописную группку в центре гостиной, углы же огромной комнаты, заставленной диванчиками, кресельцами, столами и столиками, горками и живыми цветами в кадках тонули в полумраке.

– А вы уже, я смотрю, подружились, – громогласно приветствовал дам господин Горбатов.

Музыка смолкла. Пианистка вскочила со стула. Ксения перестала кружиться, смутилась и бросилась на диван рядом с тетушкой, закрыв лицо руками.

– Я привел вам гостя, прошу любить и жаловать, – сказал господин Горбатов. – Узнаете?

Погладив Ксению по темным кудрям, госпожа Горбатова поднялась и шагнула навстречу Самсону.

– Разумеется. Разве забудешь такого приятного юношу, даже если увидишь один раз? Правда, Аглая Петровна?

Мадемуазель Жеремковская сделала легкий книксен мужчинам. Она явно испытывала смущение.

– У меня такое впечатление, словно я домой попал, – оробевший Самсон склонился к душистой руке хозяйки и неуклюже шаркнул ногой.

Там, в поезде, в полумраке вагона, закутанная в пальто, под вуалью, госпожа Горбатова не показалась юному провинциалу слишком привлекательной. Сейчас же он видел статную даму среднего роста, с удивительно прямой спиной, покатыми плечами, сильной точеной шеей. Темные волосы ее были гладко зачесаны и убраны под изящную заколку на затылке. Платье темно-зеленого бархата великолепно обрисовывало стройный стан, который немного портила маленькая грудь. Изящные ступни стройных ног, обутые в парчовые туфли с маленькими каблучками, чуть расставлены.