Основные понятия метафизики. Мир – Конечность – Одиночество - Хайдеггер Мартин - Страница 69

Но что значит это «встроенное»? Куда встроенное? В организм? Но его природу мы как раз и хотим понять путем прояснения различия между органом и средством. Поэтому пока нам надо спросить по-другому: теряет ли орган свой «орудийный» характер лишь благодаря своей «встроенности» в пользователя или же он по самой своей сущности вообще никогда не имел такого характера? Решить этот вопрос можно только в том случае, если мы вновь постараемся выявить уже упомянутое нами различие между пригодностью органа и средства, глаза и пишущей ручки. Для этого, однако — как мы теперь видим — недостаточно ни указания на разницу в том, чему служат орган и средство, ни разговора о том, как именно — грубо говоря — наличествует каждый из них: встроенно или самостоятельно. Наоборот, если и существует различие между средством как таковым и органом как таковым, то оно должно скрываться в характере самой пригодности того и другого, а не только в том, чему они служат. То, что существует так, что оно чему-то служит, дает возможность чему-то другому. В этом смысле дающим возможность может быть только пригодное, если оно как таковое имеет возможность. Здесь эта особенность — особенность иметь возможность — не означает «быть снабженным каким-то свойством» — она означает: согласно своей самобытности быть так, чтобы в самом этом так-бытии заключалось имение-возможности, чтобы это так-бытие было ничем иным, как только этим имением-возможности. Ни в средстве, ни в органе их служение чему-то не является только наличным признаком, по которому мы опознаем их как орган или средство; равным образом, это их служение — не последующее или попутное свойство, которым они обладают среди прочего: в пригодности как орган, так и средство имеют и находят само свое существо.

Быть пишущей ручкой означает каким-то образом быть для писания. С этой целью ручка произведена, изготовлена как вот это определенное средство. Только тогда, когда она в процессе этого изготовления достигла определенной пригодности, определенного давания возможности, — она готова. Производство средства как его изготовление делает это средство готовым в двояком смысле. Оно готово в смысле своей завершенности. Но эта завершенность состоит как раз в той готовности, согласно которой «готовый» одновременно означает ловкий в его употреблении, искусный в своей готовности предложить себя для чего-то.40 Именно эта приготовленность, которая совершилась в процессе изготовления, наделяет средство «сноровкой», «ловкостью», необходимой для писания. Хотя «готовность» (die Fertigkeit) во втором значении, в значении «ловкости», например, «ловкость рук» (die Handfertigkeit), мы употребляем не по отношению к средству и материальным вещам, а по отношению к действиям человека и, быть может, к способу бытия животных, тем не менее мне хотелось бы, не убоявшись насилия над языком, применить это второе значение к специфическому способу услужливой пригодности средства, потому что «готовность» одновременно может означать: приготовленность в процессе и во время процесса производства, изготовления, каковое изготовление доставляет и предоставляет это сноровисто готовое как для себя наличное и находящееся под рукой в его ловкой готовности быть употребленным. Изготовленное средство дает возможность использовать его для..., оно имеет ту или иную сноровистую готовность к..., коренящуюся в его изготовлении. Ручка и, таким образом, всякое средство есть — если оно есть — в существе своем нечто искусно готовое, и это означает готовое, чтобы им писать. Средству принадлежит готовность в этом специфическом и определенном смысле. Ручка как средство готова для писания, но у нее нет способности к писанию. Она qua ручка неспособна писать. Все дело в том, чтобы готовность как определенный вид мочи, которую мы приписываем средству, отличить от способности.

Возможности служить чему-либо по своему возможностному характеру различны. Возможность, которую имеет и предлагает средство, как возможность отличается от той возможности, т. е. той мочи, которую мы приписываем способности. Средство пребывает в готовности. Орган — так мы утверждаем — имеет ту или иную способность. Потом станет ясно, так ли уж адекватны эти наши выражения. Пока нам надо подробнее разъяснить этот второй вид имения и давания возможности и тем самым подвести к самому существу органа и организма, благодаря чему одновременно появится возможность отличить орган от средства, орудия и машины.

Итак, средство пребывает в той или иной готовности, орган же имеет ту или иную способность. Но, например, глаз, который мы раньше как орган отличили от ручки, все-таки так же не имеет самостоятельной способности видеть, как ручка — способности писать, тем более что раньше мы сказали: сама возможность зрения есть условие возможности появления глаза как органа. Нам надо учитывать, что орган сам по себе тоже не имеет способности видеть, и мы не должны заострять внимание на ней в угоду тому различию между готовностью и способностью, которое хотим выдвинуть. Но на самом ли деле мы придерживаемся фактического положения дел, когда говорим: глаз как таковой так же не имеет способности, как ее не имеет ручка? Разве мы берем глаз как глаз, когда берем его как таковой в его обособленности? Или здесь уже сокрыта решающая ошибка, которая одна и делает возможным отождествление глаза как органа с наличествующим для себя самого подручным средством? Глаз как таковой как раз не является глазом. Это значит, что он никогда не является орудием, которое потом было куда-то встроено. Наоборот, он изначально принадлежит организму, как бы исходит из него, что, в свою очередь, не означает, что организм изготовляет органы.

Органы имеют способности, но имеют именно как органы, т. е. как то, что принадлежит организму. Орудие же, напротив, исключает сущностную принадлежность чему-то другому — исключает в том смысле, что такая принадлежность не наделяла бы его возможностью быть способным к чему-то. Если же, с другой стороны, орган как орган, т. е. как принадлежащий организму и вырастающий из него, имеет способности к чему-либо, тогда надо сказать точнее: не орган имеет какую-то способность, а организм имеет способности. Именно он может видеть, слышать и тому подобное. Органы «лишь» для зрения, но тем не менее они — не орудия. Органы — не дополнение, встроенное в способность: они вырастают из нее и восходят в ней, пребывают в ней и в ней же «закатываются».

Как нам понимать это соотношение между органом и способностью? Становится ясно: надо говорить, что не орган имеет способности, но способность имеет органы. Раньше мы говорили: средство пребывает в определенной готовности, а орган имеет способность. Теперь мы видим, что более верно обратное: в процессе своего изготовления средство приобрело определенную готовность к чему-то и обладает ею. Орган же наоборот пребывает в том, что им обладает способность. Обладающее — это способность, а не орган. Бытие-способным создает себе органы, а не органы снабжаются способностями или даже готовностями.

§ 53. Конкретная связь между бытием-способностью и принадлежащим ему органом как услужение, отличающееся от пригодности, свойственной средству

Но что это значит: бытие-способным создает себе органы? Получается, что способность как определенный вид бытийной мочи (das Seinkönnen), имения и давания возможностей, отличается от готовности к чему-либо не только по своему характеру, т. е. как некий вид этой мочи: получается, что бытие-способным и бытие-готовым для чего-либо предстают как принципиально различные способы бытия. Поэтому в соответствии с тем ракурсом, который мы взяли, нам надо попытаться конкретнее рассмотреть природу связи между бытийной способностью к зрению, обонянию, хватанию, пожиранию, перевариванию и принадлежащим к этой способности органам, а точнее говоря — между ней и самим способом этой принадлежности. Быть может, решающая проблема кроется как раз в характере этой принадлежности.

При первом подходе хочется, причем вполне закономерно, сказать: организм сам производит свои органы, а тем самым — и себя самого, в противоположность средству, которое всегда должен изготовить кто-то другой. Уже поэтому он как-то отличается от машины, которой нужен отличающийся от нее изготовитель, по своему способу бытия являющийся человеком. Чтобы быть машиной, машине нужен не только ее изготовитель, но и руководство по эксплуатации. Сама она не может настраиваться на эксплуатацию и перестраиваться по ее ходу, тогда как организм руководит своей собственной подвижностью, включается в нее и видоизменяет ее. Наконец, если машина получила повреждение, ей нужен ремонт, производимый со стороны, что опять-таки может произойти только через бытийный способ того, кто умеет и изготовить машину, тогда как организм в определенных границах сам восстанавливается и обновляется. Вообще самосозидание, самонаправление и самообновление — это, по-видимому, те моменты, которые отличают организм от машины и одновременно намечают своеобразные направления, в которых он как организм имеет способность и получает ее.