Предатели по призванию - Щербаненко Джорджо - Страница 18

– Куда – не говорила?

– Да в разные места, она же не все мне рассказывала, помню, она говорила про один ресторан, понимаете, ей там очень понравилось – «Бинашина» называется.

– Би... как? – не понял он.

– "Бинашина". Знаете, чуть дальше Бинаско, по дороге на Павию, совсем рядом с Павийской обителью, она мне столько об этом местечке говорила, что я и сама прошлым летом поехала туда с мамой, действительно красиво, и обитель совсем рядом.

– А что там, гостиница?

– Да нет, знаете, только ресторан... – Она смущенно потупила голову и продолжала свои бесконечные «знаете»: – Но, знаете, для постоянных клиентов у них, кажется, есть комнаты наверху.

Прелестные местечки, на лоне природы, среди зелени, и от Милана недалеко, а наверху комнаты, как удобно, можно привезти туда жену приятеля или какую-нибудь несовершеннолетнюю, хорошо пообедать – туда ведь лучше ездить днем, чтоб все выглядело уж совсем невинно, а потом поднимаешься наверх – просто так поднимаешься и так же просто спускаешься, и никто тебе ничего не скажет. Надо бы туда наведаться: эти люди просто так, случайно никуда не ездят.

– А еще какие-нибудь места она называла?

Та стала с готовностью припоминать.

– Да нет, пожалуй, нет, знаете, у меня ведь память не очень хорошая, помню, что про «Бинашину» она мне много рассказывала, там, говорит, так замечательно кормят, а мы когда с мамой туда поехали, этого не нашли, знаете, мясо было жестковато.

Больше он ее не перебивал: визит этот оказался полезнее, чем можно было предположить, спасибо вам, спасибо, синьорина парфюмерша, имя запишет Маскаранти, его самого имена мало интересовали. В заключение он искренне ее поблагодарил и вполне искренне дал несколько рекомендаций. Сначала деловых: прошу вас, если кто-нибудь вдруг заглянет к вам в магазин и спросит про синьора Сильвано или про синьорину Марелли, сразу же известите полицию, вы нас очень огорчите, если забудете. А затем последовали довольно суровые моральные наставления (к слову сказать, выражение «я тебе башку проломлю», как правило, оказывает куда больший эффект, нежели отеческие увещевания); Дука объяснил ей, что раз уж она беременна, то не должна избавляться от ребенка по двум простым причинам: во-первых, за аборт ее посадят в тюрьму и навсегда отберут торговую лицензию, а во-вторых, – это он как врач говорит, – аборты, кроме прочих осложнений, часто приводят к общему заражению крови, против которого, к ее сведению, бессильна даже современная медицина. И уже у двери низким, проникновенным голосом, памятуя о том, что нынче родительская суббота, сказал, что у нее родится сын или дочь, которым через каких-нибудь двадцать лет можно будет передать торговлю – какой смысл так надрываться в магазине, если его некому оставить?

А едва выпроводив непрошеную гостью, бегом бросился на кухню. Проклятые папки, без которых он жить не мог, по-прежнему громоздились на столе.

– Маскаранти, давайте отыщем на плане точное место, где свалилась в воду машина Туридду Сомпани.

Они вместе порылись в деле бретонца и среди снимков поднятой со дна машины обнаружили вычерченный план; «несчастный случай» произошел примерно на полдороге между Бинаско и Павийской обителью.

– Поехали посмотрим, – пригласил он Маскаранти.

3

С первого взгляда показалось, что смотреть особо не на что. Полуденное солнце, чистое небо, нежная зелень листьев, столь редкий для Ломбардии пряный запах весны – и на этом фоне старый благообразный дом, какими некогда бывали дома терпимости высшей категории. С дороги он был не виден; лишь миновав небольшую рощицу, затем открытую площадку, над которой красовалась вывеска «Стоянка машин», и еще одну заградительную полосу деревьев, они наткнулись на это с виду такое невинное архитектурное убожество, вместившее в себя все стили – от сельской постройки Нижней Ломбардии до шведской протестантской церкви.

Было двенадцать, всего двенадцать. В этот час никто не вышел им навстречу: слишком рано, персонал, должно быть, занят готовкой на кухне; они растворили двери, тяжелые, с вычурными бронзовыми ручками длиной в полметра – одни ручки уже свидетельствовали о том, с какой легкостью текут деньги к владельцу этих дверей.

– Выдавать себя за клиентов бессмысленно, все равно никто не поверит, – сказал Дука, в полной мере ощущая себя полицейским.

Зал ресторана был, как сказал бы остряк, очень миленький. Странная стилизация под конюшню: везде развешаны седла, колеса от телег, на полу и в яслях, выстроившихся вдоль стен, – пучки соломы; в углу стояла оглоблями вверх телега и несколько метелок из сорго. Но этот конюшенный антураж ни в коей мере не нарушал безукоризненной чистоты и блеска накрытых столиков, тележек, груженных закусками и фруктами, бархатных кресел горчичного цвета, деревенских светильников, старинных медных блюд. Нигде ни пылинки, полная гарантия стерильности и гигиены.

– Какая мерзость! – процедил Дука.

Вместе со светом в три больших открытых окна вливалось пение птиц. Вокруг ни души, только откуда-то, должно быть, из кухни, доносился грохот: либо отбивают мясо, либо рубят что-то сечкой. Наконец их взору предстал старичок в черных брюках и белой рубашке с закатанными рукавами, маленький, сухонький, румяный и совершенно лысый – ни единого волоска на черепе. По всему видно, у него богатый опыт и рыльце в пушку, потому что он не пошел им навстречу, как гостеприимный хозяин, а остановился поодаль и стал с опаской их разглядывать (такой взгляд бывает у больного, который не знает, какой приговор вынесет ему врач – то ли рак, то ли сенная лихорадка).

– Маскаранти, удостоверение! – распорядился Дука.

Пока Маскаранти предъявлял удостоверение, за спиной старичка выросли долговязые и весьма упитанные официанты, все в белом, а за ними две поварихи в пышных белых колпаках, будто из прошлого века. (Дуке сразу пришел на ум Тулуз-Лотрек – постой-постой, ведь Тулуз-Лотрек был бретонец, как Туридду Сомпани, а? Нет, пожалуй, все-таки не бретонец, а гасконец.)

– Да-а, – протянул старичок, стоя в окружении своих снежно-белых (ни дать ни взять – Мулен-Руж) официантов и рассматривая удостоверение Маскаранти; с полицией он явно привык иметь дело – никаких улыбок, никакого раболепия, «да-а» прозвучало сдержанно и холодновато.

Но Дука тоже был стреляный воробей и знал, как растопить этот холодок.

– Нам надо поговорить. Пройдемте в верхние комнаты, которые вы сдаете клиентам.

От такого нахрапа у старичка зарделась лысина.

– У меня все по закону, все по закону, – забормотал он. – Комнаты наверху я держу для дочери с зятем, а еще две – для повара и официанток. Мы закрываемся в час ночи, и девушкам боязно возвращаться домой так поздно.

Ну конечно, кто спорит – такой невинный райский уголок!

– Понятно, – сказал Дука, – вот и пойдемте наверх, там разговаривать удобнее. – Он сжал локоть старичка и легонько подтолкнул его (если простое прикосновение действует лучше всяких уговоров – что уж говорить о пинках). – А вы, Маскаранти, оставайтесь здесь, последите за людьми и за телефоном.

Старичок нехотя провел его наверх: оказывается, чтобы подняться на второй этаж, надо пройти через сад, так что парочки вроде бы уходят совсем, а они просто-напросто сворачивают направо, открывают дверцу, неприметную такую дверцу, за которую и заглянуть-то никому в голову не придет, потом подымаются по лесенке, тоже незатейливой, всего в один пролет, зато по стенам вдоль пролета развешаны эстампы, изображающие – что бы вы думали? – охоту на лис.

– Сперва осмотрим комнаты, – очень деликатно (он ведь не какой-нибудь полицейский невежа) произнес Дука, железной хваткой сжимая локоть хозяина.

Старичок объяснил, что в одной комнате живет он сам с супругой – очень чистенькая и хорошо обставленная комната, но никаких излишеств, если не считать помпезной ванной, как-то не сочетающейся с заведением в сельском стиле, ведь там, внизу, насколько ему помнится, конюшня.