Предатели по призванию - Щербаненко Джорджо - Страница 41

– Пойду покурю на улице.

Они уже знали ее привычку: эта страстная курильщица не может курить в помещении и должна непременно выйти на воздух, хотя бы на балкон.

– Я подожду вас у машины.

Она и раньше так делала: в конце ужина уходила выкурить сигарету, а они еще оставались. А у посторонних создавалось впечатление, что ушли они из ресторана не вместе.

Она выкурила две сигареты, когда они наконец явились на пустынную стоянку машин в окружении высоких деревьев; ох, как же им хотелось спать, они с трудом погрузились на заднее сиденье и тут же задремали, а она села за руль. От «Бинашины» до намеченного места было не более пятисот метров, и, подъехав к нему, она сказала:

– Я выйду покурю, не хочется дымить в машине.

Потом хватило одного легкого толчка, и машина плюхнулась в воду, в Павийский подъемный канал.

11

– Можно подойду к окну? – спросила она.

За окном почти рассвело, и ей показалось, что она услышала птичий щебет. Птицы действительно запели в листве деревьев на улице Джардини.

– Нет, – сказал Маскаранти (хоть комната всего лишь на втором этаже, но если она вдруг от отчаяния спрыгнет вниз, то может и убиться: все зависит от падения, иногда метра достаточно).

– Да, – сказал Дука (моралистки вроде нее самоубийством не кончают).

Несколько секунд она стояла в замешательстве.

– Можно, – наконец отеческим тоном разрешил Карруа.

Подойдя к окну, белеющему в рассветных сумерках, она робко улыбнулась.

– Я не убегу. – Она чуть-чуть высунула голову и действительно услышала, как поют птицы в полной тишине, на углу совершенно пустой улицы Джардини, где четыре светофора мигали вхолостую; Милан как будто вымер, его покинули все, кроме птичек, щебетавших на зеленых деревьях.

Дука дал ей немного послушать птичий концерт, потом переспросил:

– Так вы заявляете, что убили Адель Террини и Туридду Сомпани?

– Ну да, она же мне это уже заявила, – вмешался Карруа и потер слипающиеся глаза.

Она кивнула и нехотя отошла от окна, от зрелища этой бесподобной миланской весны на рассвете; снова уселась на стул.

– И вы приехали в Милан из Аризоны, чтобы сдаться в руки правосудия? – Перед девушкой, и к тому же иностранкой, как-то неприлично выказывать свое бешенство.

Но она все-таки что-то почувствовала в интонации и подняла на него глаза.

– Да.

Взяв себя в руки, он спросил:

– Почему? – Он уже знал почему, но причина была настолько идиотская, что требовалось официальное подтверждение.

– Я поняла, что ошиблась, – отчетливо, хотя и очень тихо выговорила она. – Я не должна была их убивать.

Не имея возможности надавать ей оплеух, наорать, пристрелить в конце концов, он лишь повторил, как настоящий садист:

– Почему?

Она растерянно заморгала: какой-то странный допрос.

– Потому, что нельзя, никто не имеет права самолично вершить суд.

Ну вот, именно это он и хотел от нее услышать: нельзя самолично вершить суд, иначе мы в конце концов все перебьем друг друга; а что, подумал он, было бы неплохо. Ее, во всяком случае, он решил добить:

– А что, раньше, до убийства, вы этого не знали?

Она смутилась, но ответила сразу:

– Знала, но мной владел порыв мести, и я не сумела его сдержать.

Дука поднялся, подошел к двери, повернулся спиной к девушке, к Карруа, к Маскаранти, закурил сигарету и глубоко затянулся: очень хотелось успокоиться, быть выдержанным, ведь он все-таки не где-нибудь, а в Главном полицейском управлении Милана, в кабинете высокопоставленного чиновника, и должен собой владеть, но это никак не удавалось.

– Вы даже спать не могли, верно? – мягко спросил он, не поворачиваясь к ней, однако бешенство все равно просочилось в голосе.

Она обрадовалась, что ее так хорошо понимают, и когда он обернулся, то увидел довольно безмятежную улыбку.

– Да, когда ошибаешься, тебе уже нет покоя, пока не поправишь дело.

Дука вернулся на место, не сводя с нее глаз: в ней было все, чем должна обладать кристально чистая женщина, и даже больше, это была просто квинтэссенция чистоты и высокой нравственности – взять хотя бы то, как она ответила на все его «почему», даже монашка так бы не ответила.

Он собрался задать ей еще вопрос, но в кабинет вошел полицейский с газетой в руках – это был свежий, только что отпечатанный и еще пахнущий типографской краской номер «Коррьере».

– Американцы совершили мягкую посадку на Луне, – сообщил Карруа.

На страницах миланской хроники был репортаж о процессе над грабителями на улице Монтенаполеоне: все они заявляли, что не виновны; братья Бергамелли, обвиняемые как зачинщики, сидящие на скамье подсудимых, устроили настоящий спектакль, грозили кулаками адвокату истца, орали ему: «Да как вы смеете?!», острили, балагурили, грубили судье, и Дука подумал, что, скорее всего, их оправдают за недостаточностью улик.

А вот эту ни за что не оправдают за недостаточностью улик, ей дадут как минимум десять лет за двойное преднамеренное убийство, настолько преднамеренное, что она аж из Финикса прилетела, чтобы убить; она на суде не станет грозить кулаком адвокату истца, а скажет прямо и просто:

– Да, я убила их – преднамеренно, я все рассчитала.

Когда на скамье такая подсудимая, присяжным остается только кроссворды разгадывать.

И Дука стал снова задавать ей вопросы:

– Чем вы докажете, что убили их? – Мало ли на свете помешанных: явится кто-нибудь на улицу Фатебенефрателли и скажет: «Я убил Джозуэ Кардуччи». Доказательства нужны.

После семи лет работы в уголовном архиве она, конечно, предвидела такой вопрос.

– Доказательства в кармане моего пальто.

Карруа сумел наконец разлепить глаза.

– Действительно, – подтвердил он, – она сказала мне об этом, как только явилась. – Из кармана ее громоздкого пальто он вытащил два белых пакета – большие, пухлые пакеты. – Это мескалина-шесть. – Он протянул Дуке и знаком попросил у Маскаранти закурить.

Дука вскрыл один пакет: внутри оказался матовый пластиковый мешочек, надорванный в уголке, и Дука, заглянув в дырку, увидел маленькие пакетики величиной с почтовую марку, на которых было четко и ясно написано: «Мескалина-6». Да, теперь все ясно, это была та самая мескалина, которую так тщетно искал Клаудио.

– Как они к вам попали? – спросил он Сюзанну Паани (Паганика): ему действительно было очень интересно это знать.

Все объяснилось просто, такое и раньше было: когда она ужинала с Аделью и Туридду в «Бинашине», к их столику подошел какой-то человек и передал Туридду Сомпани эти пакеты.

– Как он выглядел?

– Невысокий и очень коренастый.

Ну конечно – Ульрико, Ульрико Брамбилла.

– А потом?

– Адвокат Сомпани взял пакеты и засунул их в карман. А потом вытащил и попросил меня: «Положите, пожалуйста, к себе в пальто, а то они такие тяжелые, что оттягивают карманы пиджака».

– Значит, в тот вечер пришел коренастый человек, – повторил за нею Дука, – вручил два пакета и ушел, а Сомпани попросил вас подержать их у себя до дома, потому что они оттягивали ему карман, – правильно я вас понял?

– Да, все так.

Конечно, адвокат Сомпани отдал ей пакеты не потому, что они оттягивали карман, просто таково правило игры: ведь по пути, что угодно могло случиться – какой-нибудь инцидент, стычка с дорожной полицией, – так лучше, если пакеты найдут у кого-нибудь другого, а он от всего отопрется: ничего не знаю, впервые вижу. Согласно тому же правилу, Джованна, явившись к нему на операцию, оставила у него чемодан с автоматом: если вдруг что-то не сработает, то пусть лучше автомат найдут в доме доктора Дуки Ламберти, чем в машине Джованны или дома у Сильвано Сольвере.

– Вы хотите сказать, что после того, как вы сбросили в канал машину, пакеты остались у вас в кармане и вы про них забыли?

– Да.

– А когда вспомнили?

– В Финиксе.

– Как же вы провезли их из Финикса в Милан?