Юные садисты - Щербаненко Джорджо - Страница 17

– А имени этого наркомана он не называл?

– Нет, он только сказал: «мой приятель».

– Как вы думаете, это был один из тех одиннадцати?

– Понятия не имею.

Очень туманный след, но он мог оказаться важным.

– Пожалуйста, вспомните все, что можете, по этому факту. Тут одно слово, одна деталь может оказаться решающей. Чтобы освежить свою память, припомните тот день, когда он пришел и заговорил об этом приятеле, как он сюда вошел, что произошло потом, до тех пор, пока он вам не рассказал об этих каплях, об этом своем друге и об этой докторше.

Она покорно стала вспоминать тот день, когда он, Этторе Еллусич, явился к ней пьяный, а может, даже чем-то накачанный, и разговорился.

– Возможно, я что-то не так поняла, но, по-моему, он сказал, что эта женщина-врач не была в полном смысле слова женщиной... Вы меня понимаете?

Чего уж тут не понять! Да, это могло оказаться важным, а могло и нет.

– Еще что-нибудь? – настаивал он.

Она честно старалась вспомнить, но больше ей сказать было нечего.

– Нет, это все, – произнесла она, как будто извиняясь за свою короткую память.

– Спасибо, вы мне очень помогли. Надеюсь, больше не придется вас беспокоить.

– В случае чего не стесняйтесь. Я бы хотела помочь правосудию. – Последняя фраза вышла у нее чересчур официально.

Дука вышел на улицу и сквозь леденящий туман направился к машине, где за рулем его ожидала Ливия. Сел рядом.

– Есть что-нибудь? – спросила она, запуская мотор.

Он покачал головой.

– Почти ничего.

8

Да, почти ничего. Он выходит на разных женщин, связанных с парнями-убийцами: малолетка-вязальщица, работающая на дому, подруга Федерико Делль'Анджелетто; интеллигентная и «невинная» словенка-переводчица, покровительствующая другому юному садисту, Этторе Еллусичу; теперь вот надо найти врачиху, снабжавшую наркотиками еще кого-то из этих парней, – пока неизвестно кого, – этой женщине тоже лет сорок, и она питает пристрастие не к мужчинам, а к женщинам. Любопытная, должно быть, особа, хотя найти ее будет нелегко. Так или иначе, вокруг этих одиннадцати было много разных женщин, и одна из них знала правду.

– Ну, и что ты намерен делать? – насмешливо спросил он сам себя, в то время как Ливия плавно пробиралась на машине сквозь туман. – На каждого парня по одной молодой подруге и по одной старой, а может, и не по одной... В конце концов соберешь вокруг себя галдящую толпу женщин и уже не будешь знать, на какрм ты свете!

– Это ты к чему? – равнодушно обронила Ливия.

– Да надоело мне все! Учительницу убили они, парни, – тут нет никаких сомнений. Младших отправят в исправительную колонию, старших будут судить. Чего я, собственно, добиваюсь? Даже если найду зачинщика, что от этого изменится? Ничего.

Она остановилась на красный свет. В голосе ее послышался ледок:

– Ты найдешь настоящего виновника – вот что изменится. Ведь ты сам говорил, что эти парни, какими бы растленными они ни были, не учинили бы такую бойню, если б их не направлял хладнокровный убийца.

– Да, говорил и до сих пор так думаю. Но это лишь моя версия, практически ни на чем не основанная. Я могу неделями искать, а потом обнаружить, что во всем ошибся.

Он даже Ливии не мог признаться, что сегодня утром проснулся, вспомнил маленькую Сару и почувствовал беспредельную усталость. Вязаный Сарин башмачок – где он? Может, до сих пор лежит в кармане его пиджака, а может, Лоренца нашла его и спрятала.

– Когда обнаружишь, что во всем ошибся, тогда и прекратишь поиски, – отрезала Ливия, – не раньше. Иначе бросай эту работу и займись чем-нибудь другим.

Неопровержимая логика, подумал он. Синьорина Ливия Гусаро всегда отличалась неопровержимой логикой: если ты полицейский – раскручивай дело до конца, а не хочешь – уходи из полиции. Он провел рукой по глазам, отгоняя образ мертвой девочки.

– Что ж, поедем к инспекторше по делам несовершеннолетних. С ней, насколько я знаю, еще никто не разговаривал.

Он дал ей адрес: бульвар Монца, в самом начале; туман приглушал грохот движения, но гул мчащихся машин все равно заставлял воздух вибрировать – не только на улице, но даже в маленькой квартирке нового дома, где жила инспекторша по делам несовершеннолетних Альберта Романи, сорока восьми лет, и где она их приняла не слишком приветливо, но не выходя за рамки приличий, и все же ее взгляд ясно говорил, что они здесь нежеланные гости; светлые занавески на окнах крохотной гостиной, казалось, колыхались не только от сквозняка, но и от этого судорожного гула машин.

– Я так и поняла, что вы из полиции, – насмешливым тоном проговорила она, усаживаясь в кресло. – Странно, что меня до сих пор не вызвали, я уже подумывала, не пойти ли мне самой в полицию. – У нее было морщинстое, желтушное и климактерическое лицо, но в молодости она была, видимо, недурна собой. – А вы взяли на себя труд явиться ко мне на дом, и даже с помощницей!

Ни Дука, ни Ливия не улыбнулись: такую роскошь, как улыбки официальные – вроде Дуки – и неофициальные – вроде Ливии, – сотрудники полиции редко могут себе позволить.

– У меня всего несколько вопросов, – начал Дука.

– Я вас слушаю. – Инспекторша закурила сигарету, хотя по лицу ее было видно, что врач уже давно запретил ей курить.

– Прежде всего мне хотелось бы знать, какие именно ребята попали в вечернюю школу Андреа и Марии Фустаньи по вашей рекомендации.

– Ну, этот вопрос не вызовет у меня затруднений. – Она жадно затянулась. – Все.

– Все одиннадцать?

– Будь моя воля, их было бы восемнадцать, – с горечью отозвалась она. – Я рекомендовала восемнадцать человек. Но семерых мне зарубили, а оставили, естественно, самых отпетых.

Дука покивал. Что правда, то правда.

– Но, кроме вас, в этом районе работают еще два инспектора.

Альберта Романи пожала плечами.

– Старший инспектор – я. Две девушки, о которых вы говорите, находятся в моем подчинении, они не правомочны выдвигать кандидатуры или выносить решения, они лишь помогают мне в работе.

Вот так, все предельно ясно, никаких тебе недомолвок или околичностей.

– Значит, вы персонально знаете всех, кого рекомендовали в эту вечернюю школу?

– Разумеется. Не то чтобы я знала всю их подноготную, но, уж во всяком случае, знаю лучше, чем их отцы и матери.

И на этот раз ни Ливия, ни Дука не улыбнулись.

– Хорошо. Разрешите задать вам вопрос, который, возможно, покажется вам никчемным. Кто из этих одиннадцати знакомых вам парней, на ваш взгляд, самый отпетый?

– Вопрос действительно трудный, – сказала женщина. – Как я могу назвать самого отпетого, если один хуже другого? И тем не менее они не безнадежны.

– Однако есть на свете такая вещь, как сравнение, – настаивал Дука. – Вы всех их знаете, попытайтесь ответить.

Инспектор по делам несовершеннолетних Альберта Романи вскинула голову. Морщинистое с нездоровой желтизной лицо вдруг осветилось каким-то внутренним светом, и даже голос зазвучал не так сухо, как вначале:

– Нет, вы не правы. Сравнения нет. Вы этих ребят не знаете да и не стремитесь разобраться, что у них в душе. Вы – полицейский и судите о них только по их поступкам: они пьют, играют в азартные игры, болеют венерическими болезнями, находятся на содержании у старых и молодых женщин или у развратных стариков. Вас волнует только то, что они есть, а не то, чем могли бы стать. Полицию такие вещи не интересуют. А знаете, чем они хотели бы стать? Да нет, куда вам!.. Один из этих ребят, который, по вашим понятиям, вполне может считаться самым отпетым, – знаете, о чем он меня спросил?..

Дука грубо перебил ее:

– Для начала я хочу знать имя этого отпетого, а уж потом вы мне скажете, о чем он вас спросил.

На резкость инспекоторша ответила резкостью:

– А я вам не скажу, потому что среди моих ребят нет самых отпетых! Все они могли бы стать достойными членами общества, причем с большей вероятностью, нежели дети богачей, которые получают диплом, а потом всю жизнь бьют баклуши. Вы их не знаете и не можете знать, потому что никогда не говорили с ними так, как я. Вы их не расспрашивали, не были им другом, полицейский никому не может быть другом, в противном случае это плохой полицейский. А я с ними говорила, и они мне рассказывали, что у них на душе. Так вот, этот мальчик мне сказал: «Синьора, я бы хотел научиться писать слова к песням, мне часто приходят в голову разные слова, ведь за это хорошо платят, правда, синьора? Я решил научиться писать слова без ошибок, потому и попросился в вечернюю школу». Так что, этого мальчика, который мечтает писать стихи, хотя и называет их «словами к песням», надо считать убийцей?