Тайна серебряной вазы - Басманова Елена - Страница 15

Шеф сверхсекретного бюро нервничал, он посматривал на часы – мальчишка уже давно должен был доставить записку по указанному адресу. Если Холомков дома, то сколько же ему надо времени для того, чтобы собраться, наглядеться на себя в зеркало и прибыть в « Семирамиду»?

«Вот послал Господь Бог работничков, – размышлял Пановский через пару минут над тарелкой с ароматным студнем – после обжигающего глотка „Смирновской“ прохладная закуска особенно успокаивала душу. – В этой стране все как-то расползается, все распластывается, растекается по пространству – и люди, и идеи, и предприятия, и само время... Казалось бы, при таких просторах и громадных расстояниях – ой как надо торопиться, чтобы успевать все вовремя! Так нет же, все происходит наоборот – все делается в тысячу раз медленнее необходимого. Никто никуда не торопится, никто никуда не опаздывает. Слава Богу, хоть кушанья подают без промедления...»

В этот момент дверь кабинета открылась, и на пороге показался Илья Михайлович Холомков. Мрачно взглянув на него долгим оценивающим взглядом, Пановский махнул рукой:

– Садись.

– Заснул вчера как убитый, господин Пановский, из-за всех переживаний последних дней...

Холомков говорил доверительным тоном, расстегивая пальто. Снял шапку и с нею в руках сел в кресло. Но тут же вскочил. Вид разгневанного Пановского не предвещал ничего хорошего – встав во весь рост и резко наклонив вперед туловище, оттягиваемое заметным брюшком, он грозно надвигался на Илью, с грохотом переставляя длинные кривоватые ноги.

– Ты забыл, братец, как я тебя из рук Фемиды вытащил. – Когда Пановский сердился, ярко-алые губы его маленького рта шумно втягивали воздух, и с каждым словом энергично, вместе со словами, вылетала слюна. Вот и сейчас он, извергая брызги, шипел на Илью. – Гнить бы тебе на каторге, в Сибири, или Кайене, – это уж как провидение бы распорядилось. Но неблагодарные от природы благодеяний не помнят. Не забывай, однако, что бумаги, черным по белому доказывающие твое участие в умерщвлении твоей собственной супружницы, все еще у меня. Надоела тебе постылая купеческая дочка, инсценировал ты ее гибель – да не очень умело. Помнишь?

– Господин Пановский, вы обещали мне не поминать этого несчастья... Илья побледнел.

– Несчастья? – Острые глазки Пановского вонзились в трепещущего Илью, изо рта продолжала брызгать слюна. – Преступления, братец, преступления. Ты мог искупить свою вину, сделав благое дело, я тебе говорил, что дело-то особой важности. Ты вроде понял. И что же?

– Я честно отслужил у князя Ордынского полгода, и протяни он дольше, еще дольше бы служил и с удовольствием сообщал бы вам все, что мог сообщить. – Илья пытался сопротивляться натиску своего грозного шефа. – Думаете, я совсем не человек? Думаете, я не могу испытывать благодарности за то, что вы спасли мою жизнь?

– Благодарность твоя липовая, показная. Что полезного ты узнал за полгода?

– Если б вы видели этого князя, вы бы и того не узнали. Он производил жуткое, скажу вам, впечатление. Глаза глубокие, неприятные, лицо темное, хищное – Иван Грозный какой-то...

– Что ты мне здесь околесицу несешь? – возмутился Пановский. – Ты за полгода не мог узнать, кто к нему приходит.

– Никто не приходил, Богом клянусь. Да вы и сами знаете, филеры небось стояли за углом постоянно.

– Не твоего ума дело. Не можешь сказать и как и когда появилась в доме княгиня.

Сам Пановский узнал о существовании княгини только вчера вечером, когда слухи о ней поползли по городу.

– Я ничего не слышал о ней ни от князя, ни от прислуги, ни разу не видел ее. Ведь с князем-то я проводил каждый день всего три часа. В шахматы играл, газеты ему читал, письма под диктовку писал. Да и из слуг клещами слова не выдерешь: они либо из ярославской вотчины, либо привезенные после Турецкой кампании люди – все с князем своим заодно. Обитали в другом крыле дома, мне туда ходу не было – ничего не просачивалось.

– Но все-таки княгиня существует. Пановский досадовал, важная сторона жизни князя долго оставалась скрытой от него.

– Да, и в завещании имя ее упомянуто. И вчера я столкнулся с ней в кабинете.

– Вот как, и что – хороша ли она? Или под стать старому князю?

– Хороша, – сказал мечтательно Илья Михайлович, – необыкновенно хороша.

– Так, значит, молодая княгиня не фантазия, не выдумка. Но как она попала в дом? Я знаю, никакие женщины, да и мужчины, мне неизвестные, – Пановский хмыкнул с некоторым удовлетворением, – к Ордынскому в дом не приезжали. Может быть, она проникла по подземному ходу? Есть там потайные ходы?

– Откуда ж мне знать, – недовольно буркнул Холомков.

– А неоткуда, конечно, – язвительно продолжил Пановский, и, вернувшись к столу, сел и продолжил, – но ты можешь своей неразумной головой сообразить, что если в доме есть потайные подземные ходы, а они наверняка есть, то и тайники должны быть?

– Вообще-то, наверное, – охотно согласился Илья Михайлович, – только вы же все осмотрели.

– Повторяю тебе еще раз, – забрызгал слюной Пановский, снова выходя из себя, – там должен был быть тайник, а в нем важный документ, который мы ищем. Я точно знаю, что документ где-то там.

– Никогда ни о каком важном документе князь не говорил.

– Еще бы! Он и должен был всячески от тебя скрывать его. Он скрывал его ото всех. Но ты-то мог быть и более наблюдательным, для чего тебя туда направили? Или ты, дружок, вздумал меня обмануть?

– Господин Пановский, зачем вы так?

– Знаю я тебя, мерзавца, – гневался шеф сверхсекретного бюро, – ты все можешь. Учти, этот документ должен быть найден во что бы то ни стало – и чем скорее он попадет в мои руки, тем быстрее настанет светлая жизнь и для тебя, и для меня, и даже для всей страны.

– Что вы такое говорите, господин Пановский? – ошарашенный Холомков уставился на шефа.

– Чего нервничаешь, оттого ли, что плохо справился с заданием, или оттого, что рыльце в пушку?

Пановский сбавил накал, подошел к Илье Михайловичу, похлопал его по плечу и сказал уже мягким доверительным тоном:

– Ты знаешь, Илья, я, Пановский, многое могу, могу казнить и миловать, могу спасти и помочь. Признайся, так будет лучше.

– В чем, в чем я должен признаться? – растерянно спросил Холомков, глядя снизу вверх на лоснящееся красное лицо Пановского.

– В том, что ты нашел тайник и вынул из него документ.

– Я этого не делал! – Холомков вскочил, стряхнув с плеча руку мучителя.

– Ты на этом много не заработаешь. Это первое. Второе – куда бы ты ни спрятал или ни сбыл документ, мы его найдем. Дом твой вверх дном перевернем. Всех скупщиков краденного, в том числе и коллекционеров, и библиотеки, все перероем. На границах заставу выставим. Но найдем. Предупреждаю в последний раз. Признаешься – прощу. Не признаешься – ты сам себе скоро не позавидуешь.

Пановский повернулся спиной к Холомкову, медленно прошел на свое место за столом. Налил в рюмку водки, залпом ее выпил и, положив в рот кубик слегка подтаявшего студня, начал сосредоточенно его жевать, глядя в тарелку.

Холомков сглотнул слюну. Он с минуту смотрел остановившимся взором на Пановско-го, затем снова сел.

– Ищите, перерывайте. Я ничего не брал.

Пановскии продолжал жевать. Молчание затягивалось. Неожиданно Пановскии повернулся к Холомкову и сказал как ни в чем не бывало:

– Слушай, дружок, ты говорил, что столкнулся с княгиней. А где?

– В кабинете князя. Она вошла немного погодя после вашего нашествия. Илья выглядел обиженным.

– Обыска, дружок, обыска. А что она делала в кабинете?

– В общем-то, ничего. Да и была там с минуту.

– Неважно. Важно, что она пришла в кабинет. Так, может, это она вскрыла тайник и унесла документ?

– При мне нет.

– Конечно, конечно, – потирая толстые руки, забормотал Пановский, – она могла это сделать и до и после.

– Сомневаюсь, – ответил Илья Михайлович, – сомневаюсь, чтобы ее интересовали какие-то бумаги. Обычная, хоть и необыкновенно красивая женщина. К тому же только оправилась от болезни, зачем ей бумаги? Да, я сейчас припоминаю – она обратилась ко мне с удивительной просьбой.