Драмы - Штейн Александр - Страница 92

Платонов. Да вроде бы и ничем.

Куклин (постучал по лбу). Не пшено. Характер? Раздражаюсь с годами, но терпимо. На службе не теряюсь. В обществе — не лишний. Анкета — анкетой. Диплом? Пожалуйста. А все — мимо. Так, вспомогательные плавсредства. Вроде танкера или баржи, что тебя в открытом море горючкой и пресной водой будут заправлять. Ты — дальше, в тропики, в края волшебные, которыми мы в детстве, бывало, только и бредили, а баржа — назад, к родимому причалу, где небось воняет прошлогодней селедкой. Каждому свое. Тебе — за экватор, мне про тебя — рапорты в Москву. И еще дрожать дрожью, что начальнику отдела стиль не понравится. Борьба за мир, демобилизация, годик простучит, звездочку не добавят — служебное несоответствие. Под мягкую шляпу, на гражданку? А что? А куда? А кем? Газировкой торговать? Теперича автоматы. Официантом? Так ведь тоже талант надо — подносы таскать.

Платонов (задумчиво). Во всем надо талант.

Куклин. Жить уметь надо — талант. Плюс везение. Иначе пропадешь, пока нет полного коммунизма. Это я тебе точно говорю, по личным наблюдениям. Насмотрелся в людях. И о тебе, Платоша, часто думаю, слежу мысленно за твоей службой, как за своей. Вот у тебя все — не в клеточку, так в полоску. Кружки, целина, Алтай и прочее. И по линии боевой подготовки — не тронь меня. В штабе флота все доложили нашей группе — и про приз флота, и про то, что по огневым и тактическим — первач, я уже в Москву звонил, докладывал. Вырвался, Платоша, на оперативный простор и развиваешь успех. Пусть неудачник плачет.

Платонов. Вон ты какой стал.

Куклин. Какой?

Платонов. Умный.

Куклин. Я-то умный? Ты — умный. Я — дурак дураком. (Задумчиво). Это у нас семейное. Возьми — Мария. Казалось бы, не женщина, Уолл-стрит. Крупно шла. Влюблена была в тебя, дело прошлое, феерически, но... сумела побороть эмоции. Что поеживаешься? Правду говорю. Светличный тоже шел мощно, уже котировался на контр-адмирала. Поди угадай, что у него сердце больное, загнется. И сестренка — мимо. Кибернетика в этом вопросе бессильна. Осталась дальневосточной вдовой. Вчера был у нее, на восьмом километре. Пил «пять звездочек». Виду не кажет, но фактически села на банку. Смотрю, слушать тебе неприятно. (Платонов молчит). А я думал — ты кругом счастливый. (Неожиданно). Встречаешься?

Платонов. Нет.

Куклин. Ну, правильно. Конспирация. Семья так семья. Эх, Машенька... «ты здесь жила и пела, мне, жениху, ковер ткала». (Пауза) А как Аня?

Платонов. Нормально.

Куклин. Маша доложила — обе девочки у тебя?

Платонов. Ага, обе. (Стук в дверь). Да!

В каюту врывается Часовников. Бледен.

Часовников. На пирсе только что... Не хочу верить, не могу.

Платонов. В чем дело? Со Славкой хоть поздоровкайся.

Часовников. Виделись. Зуб только что на пирсе: «Лично я — за, скажи спасибо корешкам». Врет? Что это значит? Тут, на Востоке, у меня по большому счету — один корешок.

Платонов. Я и вычеркнул.

Пауза.

Часовников. Разрешите идти, товарищ капитан третьего ранга?

Платонов. Дурачок ты.

Часовников (звенящим голосом). Товарищ капитан третьего ранга, разрешите идти?

Платонов. Садись.

Куклин. Да садись ты, психический.

Часовников. Славка, рухнуло все, какая низость. Росчерком пера! Чего его нога хочет. Низость!

Куклин. Костик, сохраняй хладнокровие.

Часовников. Так предать может только...

Куклин. ...лучший друг, больше некому. Ребятки мои, ребятки! В кои-то веки свиделись, душу бы отвести, а вы сами создаете трудности и сами их героически преодолеваете.

Часовников. Пойми, Славка. В первый список на демобилизацию не попал, ладно, жду — во второй включили, до вчерашнего дня иду железно. И вот — задробили. Кто? Кто задробил?

Куклин. И третий список будет, и десятый. Мамочка, демобилизация неизбежна, как крах капитализма.

Часовников. Судьба решается, а ты паясничаешь.

Куклин. Решилась твоя судьба — и (ласково) к счастью для тебя, Костик. На ближайшее время, во всяком случае. Будешь служить, хлопчик. На «ты» с этим идолом, на «вы» будешь.

Часовников. Силком?

Платонов. Надо — и силком.

Куклин. Не можешь, миленький, делать то, что тебе нравится, пусть тебе нравится то, что ты делаешь.

Часовников (не слушая Куклина, лихорадочно, Платонову). Кому — надо? Тебе?

Платонов. Тебе.

Часовников (с вызовом). Что мне надо — тебе лучше знать?

Платонов. Лучше.

Куклин. Друг он тебе или кто?

Часовников. Был.

Платонов. Дурачок ты.

Часовников (лихорадочно). Я не полон отчаяния, потому что я полон решимости.

Платонов. Что это значит?

Часовников. Добром не пустят — уйду любым способом.

Платонов (иронически). Родине изменишь, что ли?

Куклин. Но-но, ребятки, больно вы распоясались, я этого не слышал.

Платонов (Часовникову). Пугаешь?

Часовников. Предупреждаю.

Пауза.

Платонов. Выдать, что ли, ему военную тайну? Была не была. Тихо! «Взволнованный» в поход идет, какой тебе и в училище не снился. Четыре моря, восемь стран. И... спрячь в тумбочку твою претензию. А я тебя после похода представлю на капитан-лейтенанта. Костик, через год получаю корабль с самоновейшей техникой. Махнем туда — всем экипажем. А там твоя радиотехника — все.

Часовников. Против моего естества все это. Тебе идет служить, мне — нет. Не вижу смысла, удовлетворения, все мое существо штатского и демократа протестует.

Куклин. Все у тебя вдруг. То рвался на Восток, а то...

Часовников. Не вдруг. Накопилось — сыт. На флоте я не жилец, это железно.

Платонов (сердито). На гражданке ты не жилец. На флоте ты — личность. (Куклину). Забыли мы с тобой, каким он в училище явился? Тронь — рассыплется. Папин сын. На кроваточке бы до двенадцати нежился. Что мы со Славкой — твой характер не освоили? Не ты в блокаде хлебные карточки сеял? Собрали тебя, свинтили, надраили чистолем — заблестел. Дали в руки золотейшую специальность — двадцать первый век. (Махнул рукой). Между прочим, в училище тебя тоже никто палкой не загонял — сам у райкома путевку взял.

Часовников. В ту пору, Саша, кого бескозырка не манила? Севастополь, Ленинград, города-герои.

Платонов. Когда бомбят, служить не подвиг. А вот ты послужи, когда не бомбят.

Часовников. Шесть лет отслужил, хватит. Что же мне, за один грех юности всей жизнью расплачиваться?

Куклин. Мама сыну сказала: я тебя кормила грудью, а ты мне аттестат не шлешь. А сын ей сказал: мама, куплю на рынке полну крынку молока — будем в расчете.

Платонов. Вот-вот.

Часовников. А я не каюсь, что столько лет на кораблях проплавал.

Платонов (иронически). Флотское тебе на том спасибо.

Часовников. Интересная, спорная, развивающаяся жизнь бьется где угодно, только не здесь. Надо делать поворот все вдруг. Вам — тоже, хлопчики, только боитесь себе в этом признаться. Ты — на штурмана дальнего плавания сдал, ты — газетчиком был. Двадцать лет спустя — что из нас будет? Мамонты. Тогда ставить приборы на ноль и переучиваться? Поздновато. Даже тебе, Славка, на клоуна, хотя у тебя есть к этому способности. С пенсионной книжечкой ежемесячно на почту топать? Что-то мало радости. (Опять внезапно оборвалась негромкая музыка трансляции. Голос Тумана: «Форма одежды на берегу — номер пять!» Снова музыка). А я хочу номер четыре. Прошлогодний снег, ребята, или вчерашнее жаркое. Туману, тому ничего кроме и не остается. А желаешь хоть крохотную зарубку в этой жизни оставить — задерживаться на кораблях нет смысла. Сами не чувствуете? Сейчас в армии и флоте не мы с вами решаем — ракеты. (Пауза). Уйду.