Автономный рейд - Таманцев Андрей "Виктор Левашов" - Страница 116

— Что «что...»? — пришел черед Боцмана подыграть.

— Что предчувствие любви, — вздохнул Артист, — приводит к тем же действиям, что и предчувствие опасности.

— Муха среди нас самый молодой, — объяснил ему Док. — Он быстрее адаптируется к новым обычаям.

Во второй 29-й квартире ребята обнаружили тайник, в котором лежали не только беглые заметки Мухи о Катке и Девке, Гноме и Шмелеве, но и план подземелий. На этом плане был нарисован Мухой и тот ход, по которому он оттуда сбежал. И не надо быть разведчиком, чтобы понять: ход, по которому можно сбежать, годится и для того, чтобы по нему прийти. А вот для того, чтобы, отправляясь в гости незваным, не напороться на засаду, предпочтительно быть разведчиком...

Боцману с Артистом хватило двухчасового наблюдения за тем сарайчиком, в котором некогда находилась запасная тачка Девки, чтобы понять: хозяева казематов сделали выводы из бегства Мухи. Телекамеры, емкостные датчики и хитрая сигнализация свидетельствовали, что ход старательно заблокирован.

— Ну что ж... Теперь все зависит от того, насколько точно Муха нарисовал свои дополнения на плане, — задумчиво проговорил Пастух, разложив чертежи и заметки Олега на столе в офисе агентства «MX плюс». — И насколько точно он понял характер этой Девки.

— Дело даже не в ней, — уточнил Док. — Дело, скорее, в самом характере этого подземного заведения. Психология тюремщиков: они максимум внимания уделяют борьбе с возможным побегом.

— Согласен. — Боцман, уже уловивший, что от него потребуется, доставал из стенного шкафа телекамеру на гибком оптоволоконном кабеле и все необходимые к ней приложения. — К тому же под землей вверх не смотрят.

Зима в тот год на северо-западе Подмосковья выдалась не очень снежной.

Снег шел часто, но небольшими порциями. Выпадет — подтает, выпадет — подтает. Поэтому перемещаться по нему было легко, не проваливаясь и почти не оставляя следов. В подсвеченном от наста предрассветном сизом сумраке бесшумно скользили четыре силуэта. Так невесомо скользят тени от фар проезжающих за деревьями редких автомашин. Сливаясь с природой, четыре смутные фигуры в зимнем камуфляже, двигающиеся с беспощадной грацией охотящихся хищников, показались бы очень странными на окраине безобидного полудачного поселка. Если бы они кому-нибудь показались. Но удивляться их странности было некому. Бесформенные фигуры тихо плыли, словно не касаясь почвы, потом замирали, концентрировались, приобретая конкретные очертания, и вдавливали себе под ноги тонкие штыри. Благодаря тому что были они сделаны из особо прочного сплава, эти тусклые вороненые «соломинки» прокалывали и просверливали наст и почву, как бумагу. Словно намеревались пустить здесь корни.

— Боцман, есть! — прошелестел голос Артиста между хрипами колготящихся и ночью радиолюбительских станций.

Одна из теней отпочковалась от воткнутого в наст «стебля» и растаяла, а на ее месте материализовалась другая фигура. Она сгустилась из смутной тучки, поводя лупоглазой, как у насекомого, головой. Потом окуляры ночного видения наклонились, и из сумки на боку фигуры выполз тонкий хоботок. Он присосался к «стеблю», влез в него и по нему нырнул вниз, под ноги.

— Пастух! Все точно, — доложил Боцман. — Вижу одного. Дремлет. Загиб через пять-шесть метров точно на север. Дверь — четыре к югу.

— Принял. Артист — десять метров на север. Док — четыре метра на юг.

— Есть, десять метров на север, — будто эхо ответило и тут же повторилось:

— Есть, четыре метра на юг.

Много чего приходится делать солдату. И бегать, и стрелять, и управлять всякой мото-теле-и электронной техникой. И, естественно, рисковать жизнью. Но самое мерзкое для солдата — то, что противнее, а может, и пострашнее даже, чем посвист пуль над втиснутой в грязь головой, — вид приготовленной к работе лопаты. Копать, закапываясь, окапываясь, откапывая и подкапывая, — страшная, мерзкая и гнусная составляющая доли солдатской. Всегда мерзкая, в любое время года и суток. Но копать ночью, зимой, в лесу, да еще так, чтобы получалось беззвучно, — это вообще адовы муки. Тем более жутко это делать в современном подмосковном лесу. У него своя кошмарная специфика. Артист выковыривал из заледеневшей прелой листвы пластмассовые бутыли, жесткие тряпки страшного вида и вызывающей рвотные позывы осклизкости, запчасти от автомашин, ошметки АГВ, холодильников, телевизоров и унитазов. Все это Артист извлекал совершенно бесшумно. Но — такова сила таланта — владеющие им чувства прорывались в эфир. Они растекались вокруг такой густой злобой, что даже кустарник сочувственно замер, опасаясь нечаянным шорохом спровоцировать свое полное искоренение.

Копать, когда от осторожности и тишины зависит вся операция, бывает поопаснее, чем разминировать стокилограммовый фугас.

— Артист, — ради психотерапии Док решил нарушить радиомолчание. — А что тебя у «Чичиков» доставало больше: пыль или грязь?

Артист сразу вспомнил и плотные, как воды Мертвого моря, клубы чеченской пыли, и скользкие, тяжелые, как тонны свежей рыбы, пласты тамошней грязи. Закон вытеснения сработал: большая ненависть погасила меньшую.

— Понял, — отозвался Артист. — Я в порядке.

Док, привыкший к грязи и нежности человечьих внутренностей, работал спокойнее. Он первым добрался до плотно слежавшихся просмоленных бревен и осторожно приподнял их комбинированными кусачками-разжимателями из арсенала спасателей МЧС. Из недр вырвался желтоватый теплый луч.

Боцман, оберегавший руки для тонкой работы с электроникой, тут же просунул в щель телекамеру на световолоконном кабеле. Осмотрев все внизу, он отложил телекамеру и достал из широко разинувшего пасть спецкофра набор зажимчиков, иголочек и проводков. Часть из них он оставил в руке, кое-что разложил по наружным кармашкам комбеза, а кое-что зажал в губах. Кивнул Доку и нырнул в узкую, дышащую теплом и табачным дымком дыру в земле.

Переводивший дух Док тут же уселся на его ноги, оставшиеся снаружи.

Часовой, располагавшийся в выдолбленной в стене нише подземного хода, был защищен мешками с песком со всех сторон. Откуда бы ни совершилось нападение — слева от ведущего к люку в сарае хода, справа ли от броневой двери подземелья, — он успевал подать сигнал тревоги и положить сколько угодно нападающих. А тревога и шум мгновенно превращали казематы Гнома в неприступную крепость. Муха в своем беглом отчете упомянул, сколько там всякого оружия. Оно, вкупе с покровительством спецслужбы, делало казематы и заключенного в них Муху недостижимыми.