Хроника смертельного лета - Терехова Юлия Константиновна - Страница 88

– Будь он проклят, – пробормотал Булгаков. – Кто же он?.. Если б узнал, я бы его прикончил, голыми руками удавил бы.

Как лицо процессуально-должностное, Глинский не имел права комментировать это заявление. По-человечески он понимал Сергея, но и сказать – да, убей – не мог.

– Мы его найдем, – отозвался он, – найдем и посадим.

– Посадите? – поднял Булгаков взгляд, налитый неистовой ненавистью. – Ты что, идиотом меня считаешь?

– Почему идиотом? – опешил Виктор.

– Да потому! – взорвался Сергей. – Даже если вы его найдете, что сомнительно, даже если вы его посадите пожизненно, это не вернет ни Алену, ни моего ребенка! А то еще он досрочно выйдет за примерное поведение! И какая, к черту, разница, посадите вы его или нет?

– По пожизненному УДО предусмотрено через 25 лет. Но прецедентов еще не было, – Виктор снова положил Булгакову руку на плечо. Булгаков стоял, словно оцепенев. – А, во-вторых, не наделай глупостей: сесть за этого урода и сломать себе жизнь – не лучший способ отомстить. И, если не ошибаюсь, тебе есть ради кого жить.

– Она меня не любит, – откликнулся Сергей сумрачным голосом, – и я ей не нужен.

– Это она тебе сказала? – спросил Глинский.

– Она сама. Кто же еще? – уронил Булгаков и замолчал, осознав, что говорит неправду – Катрин не говорила ему, что он ей не нужен. Как, опять-таки, не говорила и того, что не любит его. Сергею это было и без слов понятно, но она ему ничего подобного не говорила. Никогда.

Горькая усмешка изломила его потрескавшиеся губы.

– Ну, чего замолк-то? – спросил Глинский. – Как она там?

– Не знаю, – ответил Сергей, и перед его глазами встал облик Катрин – вожделенный и холодный. Может, Виктор прав, и ему действительно есть ради чего жить?

– Я не допущу, чтобы этот маньяк до нее добрался, – пробормотал он.

– Он не маньяк, – четко проговорил Глинский.

Булгаков нахмурился:

– Что ты имеешь в виду?

Виктор помялся – это то, что они обсуждали сегодня с утра на летучке. Конечно, он не имел никакого права разглашать внутреннюю информацию, но и утаить ее от человека, который вытащил его отца с того света, Виктор не мог.

– Он не маньяк, – повторил капитан. – Он очень хотел, чтобы мы так думали и первые два убийства оформил крайне аккуратно – в полном соответствии с легендой о маньяках: видимое садистское наслаждение от насилия, целеустремленность и сосредоточенность на деталях, причинение страдания через секс. Он хотел создать впечатление о себе, как о серийном маньяке-убийце. Но что-то изменилось.

– Что изменилось? – Булгаков слушал его внимательно, хотя и отвернулся в сторону, чтобы Виктор не видел выражения его лица.

– Точно не знаю. Но диск, подброшенный на место последнего преступления – уверен, он даже не включал его – говорит о том, что Алена для него – проходная жертва, неизбежная для достижения какой-то, только ему известной цели, о которой он каждый раз напоминает автографом «Помни Катрин».

– Кому напоминает? – спросил Сергей.

– Не знаю. Может, в данном случае – тебе? Ведь можно построить такую цепочку – ты женился на Алене, но Катрин тебе не забыть никогда – так помни о ней.

– Бред, – выдавил Булгаков, – ты хочешь сказать, женившись на Алене, я обрек ее на смерть? Ты что говоришь?

– Это всего-навсего один из многочисленных вариантов того, как может строиться логика убийцы. Не исключено, что сама Алена ему даже симпатична, в отличие от Ольги и Полины, но у него другого выхода не было. И он просто ее убил, не стал измываться над ней.

– Ты уверен, что он не сумасшедший?

– Более того, я уверен, что он умен и последователен. Но что-то страшное творится у него в душе – ведь не просто так он убивает и насилует. У него есть цель, и боюсь, что эта цель – Катрин.

7 августа 2010 года, Москва, 38°C

Лев Петрович Рыков уже несколько минут топтался на лестнице между девятым и восьмым этажом. В таких многоэтажках лестницами пользуются редко, и поэтому вероятность встретить кого-то из знакомых, например, Леру Орлову или ее сынка, была достаточно мала. Гляди ж ты! Вроде давно не пугливый мальчик, и времена совершенно изменились, а не оставляет противный липкий страх – вдруг его увидят и донесут, что он шляется там, где ему не положено. Кому донесут? А это – дело десятое. Неважно – кому. Главное – донесут.

А теперь главное – набраться смелости и позвонить в дверь. Он долго собирался с духом, потом пришел в этот дом, поднялся на нужный этаж и тут понял: он отчаянно боится, до такой степени, что под солнечным сплетением ощущает трепет, словно от крыльев стайки мотыльков и накатывают волны паники. Ну, будь мужчиной, сказал Лев Петрович сам себе и, быстро спустившись на один пролет, не давая себе больше времени на колебания, позвонил в дверь, обшитую черным старомодным дерматином. Втайне он надеялся, что ему никто не ответит. Зря надеялся. Он услышал легкие шаги, и дверь открылась.

– Прошу прощения? – женщина вопросительно смотрела на него, не узнавая – он стоял против света.

– Настя… – прошептал он, и она изменилась в лице. Через несколько мгновений Анастасия отступила в сторону, словно давая ему дорогу. Лев Петрович зашел в квартиру, и она захлопнула дверь.

– Настя, – повторил он, не в силах оторвать от нее глаз. Она стоически выдержала его взгляд, скрестив руки на груди.

– Ты зачем пришел? – нарушила она тяжелую паузу.

– Я пришел, чтобы увидеться с тобой.

– Зачем? – в ее голосе он услышал горькую печаль. – Все давно кончилось, между нами ничего нет.

– Можно мне войти? – спросил он.

– Ты уже вошел, – пожала она плечами, – если что-то хочешь сказать – говори здесь.

– Ты все еще ненавидишь меня, – констатировал Лев Петрович, но она покачала головой.

– Какая ненависть? Я жила счастливо эти годы.

– Счастливо? – переспросил он, и что-то в его голосе ее покоробило.

– Да, счастливо, – твердо сказала Анастасия. – А ты что, полагал – кроме тебя, мне не с кем быть счастливой? Тебе, наверно, было лестно думать, что я страдаю из-за тебя. Так вот – ты сильно ошибся.

– Я вовсе так не думал, – испугался Рыков. Менее всего он хотел ее разозлить.

– Может, напоишь меня чаем? – робко попросил он. – Смертельно жарко на улице, – он действительно был весь мокрый – то ли от жары, то ли от страха и смущения.

Анастасия, поджав губы, повела рукой:

– Ну проходи, Левушка Рыков. Напою тебя чаем – по старой памяти.

Она проводила его в комнату и, оставив там одного, ушла на кухню. Слава богу, чайник был горячий, и ей не пришлось ждать, пока он закипит. Она торопливо поставила на поднос сахарницу, чашки, ложки, вазочку с вареньем, но внезапно ее словно ударили в грудь – она физически ощутила сильный толчок и, прижав ладони к щекам, застыла. «Да что это я делаю! Какой чай! Надо гнать его поганой метлой!» И она ринулась обратно в комнату, где застала его, стоящим перед фотографией дочери. Он обернулся на ее шаги.

– Как ее зовут? – спросил он.

– Для тебя эта информация лишняя, – отрубила Анастасия. – Ты зачем пришел?

– Так я сказал – хотел увидеть тебя. Посмотреть, какая ты стала.

– Посмотрел? А теперь уходи. Нечего тебе здесь делать.

– Почему ты меня гонишь? – спросил он. – Поверь, я десять раз наказан за то, что оставил тебя тогда. Четверть века я живу с женщиной, которую не люблю и тоскую о тебе каждый день и каждый час. Думаешь, мне легко?

Анастасия саркастически усмехнулась.

– Предлагаешь пожалеть тебя? Что ж, представь, мне тебя жаль. Доволен? А теперь уходи.

– Ну нет, – он подошел к ней и взял за руку, – не для того я пришел, чтобы ты меня выгнала, как собачонку.

Анастасия растерялась, а он поймал ее взгляд и не отпускал его.

– Я ни на минуту не переставал любить тебя, заяц, – он осторожно перенес руку ей на талию – все столь же тонкую, как когда-то в юности – и попытался прижать Анастасию к себе. Она была настолько ошеломлена, что даже не помешала ему. Он счел это, может, и не за поощрение, но, по крайней мере, за колебание. И попытался поцеловать ее. Большая ошибка, потому что Анастасия очнулась и резко оттолкнула его.