Комики мирового экрана - Коллектив авторов - Страница 38

ЛЕТАЮЩЕЕ БЛЮДЦЕ

ВСЕ ПО ДОМАМ

Мы видели почти все лучшие картины Сорди: и «Все по домам», и «Журналист из Рима», и «Бум», и «Учитель из Виджевано». Быть может, лишь «Великая война» да «Страшный суд» Де Сики остались вне досягаемости нашего проката. Но и того, что было, — достаточно. ...На первый взгляд это казалось едва ли не кощунством: комедия о войне, национальная трагедия в кривом зеркале. И тут не помогала память о том, что уже была в кино Бабетта, гулявшая по войне, что был и мистер Питкин, развлекавшийся в тылу врага. Там все было ясно — не то оперетта, не то водевиль, во всяком случае, нечто чрезвычайно условное и к суровой реальности отношения не имеющее. Но здесь, в фильме Коменчини «Все по домам»!.. Удивительная достоверность обстановки, событий, героя и — балаган. Откровенный, не стесняющийся своей откровенности. И потому реалистичный. Оказалось, можно и так. Потому что была своя правда в таком взгляде на войну — как на страшную, вопиющую бессмыслицу, когда непонятно, кто и в кого стреляет, когда вчерашние враги становятся друзья-ми, а вчерашние союзники — жестокими противниками. Быть может, в этой ситуации человек большего социального опыта и разобрался бы (ведь находят же сразу свое место среди партизан и неназванный капитан, и солдат Кодегато, и Форначари). Герой Сорди разобраться не может. Разуверившись в невообразимой мешанине демагогии и экзальтации, он выбирает единственно доступный ему путь — спасение собственной шкуры.

Сорди не переоценивает своего героя. Он понимает, что лейтенант Инноченци скорее жертва обстоятельств, чем их активный участник, что его выход из войны — это, так сказать, антифашизм эгоиста. Ибо Альберто Инноченци воспринимает жизнь по самым первоначальным вкусовым ощущениям: сладко — горько, жарко — холодно, приятно—противно. Он спасает жизнь и чувствует свою правоту, хотя порой его несколько беспокоят те, кто зачем-то ввязывается в бой с фашизмом, который и без того рушится. Но это беспокойство ничего не меняет. И потому столь натянутым, продиктованным одними лишь благородными намерениями авторов кажется героический финал фильма «Все по домам»: Альберто, расстреливающий нацистов из пулемета. Слов нет, это очень эффектно, но, если бы выжившему Инноченци привелось увидеть себя на экране, он несомненно развеселился бы — уж слишком это не в его характере, не в его биографии, о которой с таким сарказмом рассказали нам другие итальянские режиссеры, например, Дино Ризи в фильме «Журналист ив Рима».

ВСЕ ПО ДОМАМ

...С Сильвио Маньоцци мы познакомимся в ту самую минуту, когда расстаемся с Альберто Инноченци. И, странное дело, у нас не исчезает ощущение, что мы присутствуем яри продолжении биографии бравого дезертира. Пусть Сильвио интеллектуальнее своего близнеца, пусть немного раньше сообразил, что место честного итальянца — в открытой борьбе с врагом, все равно различия между ними невелики. Эти различия в другом — во времени. Ситуация, в которой приходилось выбирать Инноченци, была достаточно однозначна: жизнь или смерть, война или мир. Здесь не требовалось особой сложности души — вывозил спасительный инстинкт самосохранения. Маньоцци приходится труднее, и потому Сорди играет человека более сложного, более углубленного в себя самого, пытающегося осмысливать и оценивать. И удивительно, все перипетии его биографии на первый взгляд говорят в пользу Сильвио: и партизанил, и газету подпольную издавал, и неподкупность проявлял, и страдал за убеждения, и митинговал с коммунистами, и даже пытался учинить небольшую революцию, за что и в тюрьме отсидел. А в конце концов плюнул на свою холуйскую жизнь и на своего хозяина, жирного самовлюбленного дельца. Не правда ли, образцовая анкета? А смотришь эту картину, которая называется в нашем прокате «Журналист из Рима», и думаешь, что в оригинальном названии ее («Трудная жизнь») не обошлось без издевки. Потому что все время не дает покоя мысль: что-то здесь не так, отчего-то биография входит в противоречие с характером.

ВСЕ ПО ДОМАМ

ЖУРНАЛИСТ ИЗ РИМА

Это очень трудно сыграть, но Сорди разыгрывает двойственность своего героя с поразительной достоверностью. Инна Соловьева писала об итальянских актерах: «Они умеют соединять вроде бы несоединимое. Трюкачат, изобретательствуют в комических сплетениях — и в то же время их персонажи поступают только так, как это сообразно с их человеческой природой». Это сказано и о Сорди. Ибо он видит главное в своем герое: соединение горечи и беспечности, бравады и меланхолии. Он слаб, склонен к компромиссу, к искушению. Но даже искуситься не может по-человечески, от всей души. Что-то живет в нем такое, что мешает почувствовать устойчивость, хотя бы мгновенную. И Сильвио словно бы исполняет некий механический ритуальный танец между искушением и принципами. Стоит вспом нить хотя бы, с каким вожделением и неуверенностью смотрит он, вышедши из тюрьмы, на своего разбогатевшего приятеля и коллегу, разбогатевшего, кстати сказать, за счет самого Сильвио, с гонором отказавшегося некогда от жирного куша. И среда и его собственное естество постоянно подталкивают его жить «как все»: и прежде, когда шла война, когда победа над монархией казалась началом социального обновления, — и теперь, когда растут как грибы ультрасовременные здания и молниеносно создаются головокружительные финансовые карьеры. И Сильвио становится на котурны, надувается, позирует, ибо только сознание собственной принципиальности позволяет ему быть принципиальным. Потому что за всей его импозантностью и благодушием, суетливостью и амбицией — пустота, и ничего больше.

И, когда в финале Маньоцци решается еще на один, громкий — тихо он просто не умеет — жест духовной независимости, он делает это не столько потому, что ему уже невтерпеж, сколько потому, что рядом — жена, перед которой он уже не смог бы разыгрывать важную персону. Еще более разительно духовное оскудение героя Сорди в трагикомедии Де Сики «Бум». Гиньольная история о мелком дельце с большими запросами, разорившемся и продавшем свой глаз более удачливому «приобретателю», как нельзя лучше завершает последнюю эволюцию найденного актером социального и национального типа. Здесь уже не важны реальные бытовые мотивировки: сама фантасмагория сюжета буднична и непритязательна. Джованни Альберти вполне обходится без каких-либо принципов — он сбросил с себя последнюю шелуху, она только мешает во всеобщей погоне за благоденствием. И он живет, «как все», но сейчас это означает — как акулы, как крупные хищники. А этого Джованни не может, ибо сам-то он — плотва, на долю которой остается добыча совсем уже микроскопическая, этакий планктон «экономического чуда». И если поразмыслить над его дальнейшей судьбой, то невольно задаешься вопросом: сколько же ему понадобится глаз, чтобы снова и снова карабкаться из пропасти, падать в нее и снова взбираться наверх по крутым жизненным склонам?

ЖУРНАЛИСТ ИЗ РИМА

Критика охотно цитирует Сорди: «Я не чувствую симпатии к типам, которых изображаю. Наоборот, почти всегда они вызывают у меня возмущение». Это справедливо.