Рискнуть и победить (Убить демократа) - Таманцев Андрей "Виктор Левашов" - Страница 81

Хоть этому мне не приходилось ребят учить. Слава Богу, научились в Чечне.

Правда, чего это стоило — лучше не вспоминать.

К концу речи Хомутова, когда вот-вот должны были прозвучать заключительные лозунги, вдруг оживился Артист.

— Ты русский? — спросил он Егорова с тем воодушевлением, с каким поддатый человек готовится начать длинный и содержательный разговор.

— Ну, русский, русский, — попытался отмахнуться Егоров.

— И я русский, — заявил Сенька, хотя во всех анкетах писал себя евреем и по отцу, и по матери.

У меня в Чечне в штабе даже возникли из-за этого небольшие проблемы, когда я хотел забрать его в свою спецгруппу. Мне даже пришлось привести на полигон полковника Дементьева, который командовал у нас спецназом, и попросить Семена немного пострелять из двух «АКМов» на бегу по пересеченной местности. И если сейчас Артист утверждал, что он русский, для этого у него были, надо полагать, основания.

— Да, русский, — повторил Сенька. — Так вот и скажи мне, как русский русскому: можем мы мириться с притеснением наших братьев в Прибалтике?

Речь губернатора уже шла к концу. И Егорову было не до общеполитических дискуссий.

— Не можем, — сквозь зубы сказал он и незаметно врезал Артисту по печени. Ну, этот прием со школьником прошел бы, но не с Артистом. Он усилием мышц блокировал удар и завопил:

— Так почему же об этом никто не говорит?! Никто ни слова не сказал?! Выступи и скажи, мужик! Тебе миллионы спасибо скажут! Я бы сам сказал, но язык у меня не с той стороны подвешен! Давай, скажи!

И начал потихоньку оттирать Егорова не столько к трибунам, сколько от меня.

— Отцепись, не мешай слушать! — попробовал огрызнуться Егоров.

— Да чего там слушать, мы это уже миллион раз слушали, — завопил Артист. — Ты про дело скажи, про дело!

А сам все оттирал его к трибуне, подальше от меня.

И тут терпение Егорова лопнуло. Он врезал Артисту по почкам так, что нормальный человек валялся бы, корчась от боли, минут двадцать. Артист и такой удар умел блокировать, но это выглядело бы подозрительным, поэтому Артист схватился за бок и спросил:

— Драться хочешь? Я к нему с открытой душой, а он… Ну, сука! Я тебе как русский человек русскому человеку!

И заехал Егорову в ухо со всего размаха. Это притом, что Артист умел убить человека всего одним движением пальца.

К дерущимся кинулись дежурившие на площади милиционеры. Но Егоров остановил их:

— Все в порядке, ребята. Маленькие идеологические разногласия. Мы их уже уладили. — И обратился к Артисту за подтверждением:

— Точно?

А поскольку тому никак не улыбалось покинуть площадь в самый решающий момент, он радостно подтвердил:

— Ребята, все о'кей. Это немцы на симпозиумах спорят. А мы, русские, привыкли решать проблемы по-простому, по-нашенски. Извини, друг, немного погорячился. Со всяким бывает, верно? Очень уж тема для меня больная. Как подумаю — спать не могу. Не веришь? Жену спроси. Пойдем, сейчас и спросишь, они на том конце площади в кафе-мороженое! Пошли-пошли, заодно и познакомишься! И врежем по соточке. Одному мне она не даст, а с другом — как можно не разрешить?

— В другой раз, — попытался отказаться Егоров, но тут Артист напер с таким добродушием и доброжелательством, что я даже слегка посочувствовал Егорову: отвяжись от такого. Егоров, конечно, не просек ситуации: если после двух таких ударов его противник все еще стоит на ногах и даже что-то болтает, уже одно это может навести на серьезные размышления. Егорова не навело, из чего я с чувством глубокого и полного удовлетворения заключил, что его мысли заняты совсем другим.

И даже знал чем.

Я подал незаметный сигнал Артисту, чтобы он оставил Егорова в покое — все же не Смоктуновский, может и переиграть. А если Егоров хоть что-нибудь заподозрит — кранты. Артист переключил внимание на остальных слушателей, какой-то половиной мозга не выпуская из зоны внимания меня и Егорова.

— Да здравствует свобода!

— Да здравствует демократическая Россия!

Это были последние слова в выступлении губернатора.

«Готовность — ноль».

Единственное, что меня сдерживало, — жесткий приказ Столярова. Я видел, как отошел к перильцам и закурил губернатор. Я видел, как на мгновение отвернулся Миня, стоявший в первом ряду — как раз метрах в восьми против того места, где курил Хомутов. Я прекрасно представлял, что он в это время под своей курточкой делает — взводит курок «беретты». И в то самое мгновение, когда Миня вновь повернулся к трибуне и я готов был увидеть в его руках «длинную девятку» или хотя бы «макарку», какой-то человек в сером плаще и в приплюснутой кепке каким-то неуловимым движением оказался на постаменте рядом с губернатором, при этом фигура его полностью прикрывала губернатора. Я даже как-то сразу не врубился, что это смотритель маяка Столяров, я лишь отметил растерянность, мелькнувшую на лице Мини, который не успел еще извлечь свой ствол на свет Божий.

Каким-то боковым зрением я отметил, как грамотно вытянулись от Мини к Егорову его ребята, готовые мгновенно передать ему горячий ствол, но так и оставшиеся в недоуменном ожидании.

А Столяров между тем стоял на внешнем выступе постамента, облокотившись о балюстраду, в позе человека, который благодушно осматривает окрестности. Он даже закурил и перемолвился двумя словами с губернатором. Из их взаимного обращения друг к другу явствовало, что они незнакомы и разговор этот случайный и ничего не означающий.

Миня так и не извлек ствол из-под куртки. Он быстро что-то сказал в рацию, Егоров коротко ответил. Я не услышал слов, но по интонации понял, что это было что-то вроде команды: «Жди». Потом Егоров отошел в сторону от толпы и довольно долго разговаривал по рации, пряча ее под курткой от посторонних взоров. Не знаю, чем закончились его переговоры, но через некоторое время Миня, Гена Козлов и другие «пловцы» как-то незаметно испарились с площади, где уже догорал костер политического пожарища.

Столяров сошел с трибуны и замешался в толпе, как только Миня был отозван со своего боевого поста командой по рации — и ничуть не раньше. Я ничего не спрашивал, но Егоров сам сказал, закончив переговоры: «Операция отменяется». При этом вид у него был такой, что мне захотелось выложить перед ним все запасы виски, джина и прочей алкогольной продукции, которой был набит мой бар. Я бы ему и предложил, но опасался, что под горячую руку он пошлет меня куда подальше. А без дела как-то не хотелось туда ходить. Поэтому я деликатно смолчал.

«Операция отменяется». Это было главное. А все остальное не имело значения.

«Отменяется». Твою мать. А это значит, что мы выиграли.

Выиграли, твою мать! У вас, сук, выиграли! Несмотря на ваших боевых пловцов и космические антенны. Несмотря на то, что за вашими плечами стояло подразвалившееся, но еще мощное государство под названием «Россия». Мы выиграли этот бой для России. Для нашей России. Вряд ли когда-нибудь нам это припомнят, а тем более отметят в наградных листах, но мы это сделали. Сделали, твою мать. И тут ты хоть лопни.

Губернатор в сопровождении свиты вернулся в резиденцию. По моей команде Боцман с Мухой заняли около него свои места. Потом я незаметно кивнул Артисту — в знак того, что все кончилось. Но он еще некоторое время развлекал публику страстными публицистическими речами о бедственном положении русских в Прибалтике. Впрочем, по мере убывания числа слушателей страстность Семена угасала и он, наконец, махнув рукой, покинул площадь.

— Приказания? — обратился я к Егорову.

Он посмотрел на меня, как на клопа, и рявкнул:

— Пошел ты… И я пошел. Не совсем туда, куда он меня послал. У меня был другой адрес.

На краю площади я разыскал свой «пассат» и двинулся к маяку.