Точка возврата - Таманцев Андрей "Виктор Левашов" - Страница 101

— На латыни, — скромно ответствовал Док, — или на гуарани, — здесь он решил, что небольшая доля юмора в общении двух коллег даже по такой ответственной работе, как служение Богу, не повредит. И тут же добавил, отрабатывая свою шаткую, но единственную легенду: — Немецкий, язык детства, я почти забыл, а на испанском говорить приходится хорошо, если раз в год. Так что и этим языком, увы, я не владею в совершенстве.

Кардинал Ружичковский не ошибся, увидев в странном иезуитском аббате интересного человека.

Ну неудивительно ли, что человек не может толком общаться ни на одном языке, включая, кстати, и латынь. У аббата был крайне странный выговор: если католическое духовенство говорило на этом языке мягко, плавно, по аналогии с ближайшими к латыни современными языками — испанским и итальянским, то аббат Мартин говорил так, как изъясняются медики, произнося диагнозы и выписывая рецепты — рублено, резко. Впрочем, это могло объясняться тем, что аббат был немцем по происхождению.

Аббат признался-таки, что до поступления в орден он служил в армии. В Парагвайской народной армии. Он даже воевал когда-то против аргентинцев. Там вообще, как узнал любопытный кардинал, постоянно шли стычки на границе из-за контроля над серебряными рудниками. А вот теперь он проповедует среди местных аборигенов, населяющих болота Ла-Платы и холмы Гран-Чако. Народ дикий и плохо воспринимающий Истину. Они поклоняются божку Вицлипуцли, которого считают могущественнее христианского Бога, однако все же они заходят в единственный на всей огромной территории к юго-западу от Байа-Негро храм аббата Мартина, чтобы воздать жертвы и Иисусу Христу, которого, безусловно, ставят много ниже Вицлипуцли, но с которым тоже на всякий случай не желают портить отношений. Кубинские коммандос, приглашенные правительством Парагвая, занесли в эти дикие и редконаселенные места еще и культ вуду, так что отцу Мартину приходится прикладывать невероятные усилия для охраны поголовья своих кур, едва ли не единственного источника пропитания. Каждое полнолуние дикие и кровожадные гуарани совершают налет на прицерковное хозяйство, чтобы украсть и принести в жертву идолищу хохлаток и пеструшек. Нет, аббат не сердится на несчастных кубинцев. Ведь многие из них, несмотря на жизнь под властью коммунистического диктатора, не отошли от истинной католической веры. Да, там среди вудуистов встречались и верные сыны нашей Церкви! Их пребывание в селище Кузнетски Мост на берегу речушки Негро-Линка, где несет свою миссию патер Мартин, было подлинным праздником. Вместе так хорошо было петь псалмы и хоралы!

Но есть у аббата и победы на духовном фронте. Около семидесяти гуарани полностью оставили поклонение языческим божкам и приняли святое крещение. Это начало католизации Западного Парагвая, которое было начато предшественником аббата Мартина, ныне покойным аббатом Йоганом, тоже, как и сам аббат Мартин, немцем, вернее, австрийцем по происхождению. Так уж получилось, что службу там тащит немецкая династия аббатов. Вот.

Кардинала до слез растрогал рассказ этого сурового, но простодушного и открытого священника, который несет свет Евангелия в столь диких местах: кто не знает, как трудно выращивать колоски истинной веры на неплодородной почве язычества. До глубокой ночи кардинал, плача, молил Господа о помощи несчастному аббату во всех его начинаниях.

Наутро у Дока слегка шумело в голове — отвечая кардиналу на его навязчивые вопросы, он прихлебывал винцо, услужливо подливаемое в пустеющий бокал средних лет монахиней с добрым усталым лицом. Пожалуй, без вина Доку не удалось бы так стройно и ясно рассказать свою на ходу сочиняемую легенду. А подъем был ранний — в половине восьмого папа должен был служить частную литургию в митрополичьих палатах, и, поскольку Док разыгрывал из себя человека крайне набожного, монахи, по его же просьбе, разбудили в половине шестого: от монастыря до палат был добрый час езды.

Теперь уж автобус, приписанный к приезжим ксендзам, шел в город почти пустой. Большинство патеров, основательно изучив город накануне, сегодня отлеживалось по кельям.

И снова завертелось. Десять ноль-ноль. Снова ипподром, но на этот раз папа служил обедню по-византийски. Час. Возвращение в палаты. Тринадцать пятнадцать. Обед в палатах. Масса священников, но одетых по-иному — униаты. Док просто выедал их лица глазами, все искал Деда, но Деда или не было, или он так страшно замаскировался, что узнать его было невозможно. После обеда папа лег прикорнуть, а Док получил часовую передышку. Пока папа спит, проникнуть к нему невозможно.

Теперь начинало казаться, что либо Дед успокоился с покушением, либо его планы оказались расстроены. Оставались всего две возможности увидеть понтифика на людях, подобраться к нему поближе и пальнуть из пистолета. В пять папа должен был прощаться с католиками и униатами Западной Украины в церкви святого Юра, а в шесть пятнадцать еще раз прощаться с ними в аэропорту. Да, Док ошибся. Дед не стал переодеваться католическим попом, проникать в свиту, подбираться к папе на расстояние вытянутой руки и бить наверняка. Если он и попытается стрелять, то либо из толпы в храме, либо на площади храма, либо, наконец, в аэропорту. Док знал, что толпа контролируется с двух позиций. С одной стороны, сам Док глазеет на народные массы как бы глазами папы. С другой стороны, в толпе рыщут неугомонные Пастух и Боцман, — их лица мелькали несколько раз. Док их заметил, и это при том, что они всячески старались не светиться. Вот ведь гады! Просил же их покинуть город в экстренном порядке, не мелькать, так нет же! Чувство товарищества им не дает наслаждаться безопасностью, когда друг рискует на всю катушку. А их позиция наблюдения как раз самая поганая, хоть они и видят всех тех, кто пробирается поближе к папе со спины. Но что под таким углом можно увидеть? Да ничего, особенно если Дед устроил маскарад. Мало ли в кого он вырядится на этот раз.

А Док, стоя все время чуть ли не у плеча Иоанна Павла, видел, можно сказать, все лица паломников, приблизившихся на рискованное расстояние. Он скользил взглядом по всем, по абсолютно всем лицам, периодически цепляясь за нос, глаза или лоб какого-нибудь старика, если они хоть чуть напоминали ему о Николае Ивановиче. Такое лицо Док рассматривал пристально и анализировал: нет ли на нем грима, нет ли парика; смотрел, какой овал, какой разрез глаз, не может ли это быть Дед. Но снова и снова оказывалось, что нет, это простой старик католик. Или униат. Не Дед. Не Николай Иванович. И вроде бы то нос попадется характерный, дедовский — прямой, как стрелка, греческий. То те же глаза — голубые, умные, чуть прищуренные. Но при тщательном рассмотрении оказывалось не то. То складки на лбу иные, а их загримировать почти невозможно, то ухо лопухом, тогда как у Деда уши аккуратные, прижатые к голове. То скулы жесткие торчат шире ушей, а такие скулы не приклеишь.