Все, что вы хотели знать о королях, но не решались спросить - Шёнбург Александр - Страница 36

— Дайте мне последнее благословение, святой отец! И молитесь за меня.

Потом он взял шляпу, вышел к страже, и его увели. Во втором дворе Тампля его, священника и двух жандармов посадили в карету. По пути к месту казни никто не разговаривал. Король читал молитвенник Эджворта. Было слышно, как маршируют солдаты, доносился барабанный бой. После мучительно долгой поездки экипаж въехал на площадь Луи XV, которая сегодня называется Плас-де-Конкорд, то есть площадь Согласия.

Три палача проводили короля к помосту, на котором была установлена гильотина. Когда они хотели снять с него одежду, он мягко отодвинул их. Король настоял на том, чтобы самому снять сорочку и шейный платок. Ему хотели связать руки.

— Связать меня? — удивился он. — Делайте, что вам приказано, но, пожалуйста, не связывайте меня. Откажитесь от этого намерения!

Палачи стояли на своем. Священник, стоявший рядом с ним, прошептал:

— Сир, рассматривайте это оскорбление как последний штрих сходства вашего величества с Христом.

Тогда король сказал палачам:

— Делайте, что хотите. Я выпью эту чашу до дна.

Ему связали руки за спиной. Крик толпы смолк.

Вдруг воцарилась мистическая тишина. Он повернул лицо к толпе и прокричал:

— Я прощаю виновникам моей смерти и прошу Бога, чтобы кровь, которую вы сейчас прольете, не упала бы никогда на Францию…

Продолжения не было слышно, так как Сантерр тут же отдал приказ барабанным боем заглушить слова короля. Палачи поспешно привязали короля к доске, упал нож гильотины, они опрокинули доску, голова Людовика XVI скатилась в корзину. Тишина. Жуткая тишина. Несколько мужчин и женщин бросились к эшафоту, чтобы смочить свои носовые платки в крови короля, брызги которой разлетелись очень далеко. Потом вдруг разразилось ликование. С этого момента королевская власть во Франции стала историей.

Мария-Антуанетта была обезглавлена 16 октября того же года на том же месте. Рассказывают, что она до самого конца держалась подчеркнуто вежливо. Случайно наступив на ногу своему палачу, она произнесла:

— Тысячу извинений, месье.

Дофина после казни матери выпустили из Тампля, ему предстояло перевоспитание и превращение в «гражданина», поэтому его послали в учение к сапожнику Антуану Симону, надежному якобинцу. После того как и сапожник был казнен на гильотине — якобы он вызвал подозрение в роялизме, — семилетнего к тому времени Луи-Шарля де Бурбона снова вернули в темницу в Тампле, где спустя два года он, неухоженный и заброшенный, умер от туберкулеза. Только Мария-Тереза-Шарлотта пережила тюремное заточение. Через три года после смерти родителей ее выкупил венский двор.

Труп Людовика XVI, одетый в белый пикейный жилет, серые шелковые панталоны и белые чулки, отвезли в открытом деревянном гробу (голова лежала между ног) к расположенному невдалеке приходскому кладбищу на рю Д’Анжу и там зарыли. Это произошло 21 января 1793 года. 16 октября на то же кладбище привезли тело Марии-Антуанетты. Адвокат Пьер-Луи Оливье Деклозо, дом которого граничил с кладбищем, купил этот кусок земли и пометил место, где лежали король и королева, посадив две плакучие ивы. Сегодня там стоит часовня покаяния. Здание в стиле неоклассицизма — самое знаменитое место паломничества французских роялистов. Алтарь в подвальном помещении часовни, на котором красуется барельеф тернового венца, указывает точное место бывшей могилы Людовика. Бывшей, потому что 21 января 1813 года скорбные останки Людовика и Марии-Антуанетты были эксгумированы и перенесены в Сен-Дени.

Если мыслить архаическими категориями, то возникает вопрос: мог ли вообще институт королевской власти такого величия, как французский, исчезнуть иначе, чем путем почти ритуального убийства короля? Во всяком случае, трудно себе представить, чтобы Людовик XVI после отмены монархии упаковал чемодан и отправился куда-нибудь за границу на пенсию. Блеск, присущий и нынешней французской государственности, как раз связан с тем, что на эпохальном отцеубийстве, какое осмелились совершить французы, удалось создать совершенно иную государственность с совершенно особой национальной гордостью. Республиканское самосознание Франции в конечном счете основывается, кроме всего прочего, и на том, что свержение монархии было актом мужества, достойного Прометея. Французские революционеры ведь никогда не отрицали величия и блеска французской монархии. Гильотинируя Людовика XVI, они знали, что убивают не какого-то опереточного короля, а монарха, представляющего абсолютно высшую форму монархизма, фигуру олимпийской величины. На самом деле революция воспринимала себя как юного Зевса, свергающего с Олимпа старого Кроноса, — и точно так же, как Зевс был наследником Кроноса, Французская республика претендует быть наследницей французской королевской власти. Во французских путеводителях Версаль не поносится как крепость феодального тирана, а превозносится как национальный памятник, воплощающий величие и блеск Франции. Если посмотреть на республиканские ритуалы, например на национальный праздник 14 июля, во время которого президент, что примечательно, принимает военный парад точно на том месте, где был казнен Людовик XVI, то становится ясно: во Франции королевская власть в некотором отношении живее, чем в иных еще существующих монархиях.

Сверженному королю очень трудно сохранить достоинство. Это ясно показывает пример Вильгельма II. Прежде чем поезд с его салон-вагоном смог покинуть Германию, он простоял мучительно долго на голландской границе, пока правительство в Гааге подыскивало подходящее место пребывания для императора. Во время этого ожидания, дело было на пограничном пункте Эйсден, Вильгельм решил немного размять ноги, подошел к голландскому солдату, который, по его мнению, слишком уютно устроился на посту, толкнул его и сказал:

— Подтянитесь, дружище, я — император Германии.

Только когда чиновники в Гааге, полдня лихорадочно звонившие по всем телефонам, наконец-то нашли хоть одного человека, а именно графа Годарда Бентинка, который был готов принять императора «максимум на три дня» в своем загородном поместье в Амеронгене, поезд смог тронуться. Прибыв к Бентинку, Вильгельм II потер руки и потребовал «приличную чашку чаю». Говорят, он оказался очень требовательным гостем. Три дня, ко все возрастающему раздражению графа Бентинка, превратились в целых семнадцать месяцев.

Правда, новообразованная немецкая республика оставила Вильгельму II часть его состояния, так что весной 1920 года стало возможно подписать договор о покупке прибежища — поместья Доорн. В Доорне император превратился в достопримечательность для туристов. Из кофейни господина Ван Хартена, примыкавшей к раскинувшемуся на двадцати четырех гектарах поместью, открывался превосходный вид на сад бывшего императора. Господин Ван Хартен требовал в пересчете на сегодняшние деньги пятьдесят центов за место на террасе. Должно быть, немало гостей пострадало от такого предпринимательства, потому что ничего более интересного, чем рубящий дрова пожилой мужчина, они не увидели. Вильгельм II прожил еще двадцать лет в Доорне до своей смерти, последовавшей 4 июня 1941 года от легочной эмболии.

Если, по словам Гельмута Коля, существует «милость позднего рождения», то в случае Вильгельма II приходится говорить о немилости поздней смерти. Во всяком случае, ему не сделала чести поздравительная телеграмма, которую он послал Гитлеру после победы вермахта над Францией («Под глубоким впечатлением от капитуляции Франции я поздравляю вас…»). Правда, он якобы возмущался еврейскими погромами в ноябре 1938 года, что, конечно же забылось, в отличие от строк этого исторического поздравления. Но по крайней мере, его похороны прошли довольно достойно (хотя на них капелла вермахта и проиграла последний сигнал вечерней зори). А выбранная им эпитафия поистине грандиозна: «Не хвалите меня, ибо я не нуждаюсь в похвале; не прославляйте меня, ибо я не нуждаюсь в славе; не судите меня, ибо я уже предстою перед Судом».

Конец последнего императора из династии Габсбургов тоже был довольно-таки жалок, если сравнить его со славой и величием императорской и королевской Австро-Венгрии. Когда я посетил Отто фон Габсбурга, сына Карла Австрийского, на его вилле в Пёккинге на Штарнбергском озере, он рассказал мне, как с родителями пережил в замке Шёнбрунн конец Габсбургской империи. В ноябре 1918 года, когда запахло жареным, офицеры лейб-гвардии, присягавшие на верность императорской семье, тут же исчезли.